Пьер Пазолини - Шпана

— Ну и что? — спросил он сам себя, когда пустой автобус доставил его к Пренестино.

Огляделся вокруг, поддернул носки, удостоверился, что здесь ему делать нечего. И начал задумчиво напевать. Мимо проходили, грохоча, слабо освещенные трамваи, высаживали народ и сворачивали к чахлым полям. Сошедшие торопились к пригородным автобусам, что останавливались возле забегаловки с освещенными окнами. Бедолаги, приехавшие в Рим из Апулии или Марке, из Калабрии или Сардинии, бегом бежали в свои побеленные или прокопченные домишки, больше похожие на курятники. Одним словом, стар и млад, бос и гол, нагрузившись спиртного, возвращались в этот час в свои убогие предместья или окрестные деревни, теряясь в переулках и тупиках, стекающихся к району грандиозной застройки. Кудрявому так давно хотелось курить, что он решил разориться на три сигареты. Приосанившись, пересек площадь и, вновь пересчитав деньги, вошел в бар. Вскоре появился оттуда с висящей на нижней губе сигаретой и стал шарить глазами вокруг — у кого бы разжиться огоньком.

— Эй, парень, дай прикурить, — обратился он к какому-то юнцу у столба.

Тот молча поднес ему окурок. Кудрявый затянулся, поблагодарил кивком, заложил руки в карманы и под звон трамвая двинулся дальше по безлюдному переулку.

Куда ни глянь, новостройки в лесах, мусорные свалки, заводы. Откуда-то издалека, наверно, от Маранеллы, доносится усиленная громкоговорителем музыка. Не доходя Маранеллы, на лугу Казилины, раньше была карусель, и Кудрявый направился туда, продолжая напевать, не вынимая рук из карманов и сосредоточенно втянув голову в плечи.

Поначалу навстречу ему попадались только пожилые озабоченные люди. Однако в Боргата-Гордиани, где улочка извивалась меж стен двух фабрик, он приметил ватагу ребят; заполонив по всей ширине мостовую, они шли вразвалочку и гомонили, как рой мух над столом с объедками. Время от времени кто-то давал приятелю затрещину и получал сдачи, кто-то с гордым видом размахивал руками, как на параде, кто-то, напротив, шествовал руки в брюки и презрительно поглядывал на остальных, как бы говоря: “И чего выкаблучиваются, дубье?” Некоторые оживленно обсуждали что-то, смеялись, кривя рот и недоверчиво причмокивая языком. Вся Аква-Булликанте будто замерла перед театральным выходом этой группы. Кудрявый насторожился. Нет, эти ребята против него лично ничего не имели — скорее, они бросали вызов всему свету, всем, кто не веселится вместе с ними. Но Кудрявый сразу почуял, что они не упустят случая его зацепить, тем более — их много, а он один. Он не принадлежит к этой компании, а потому на всякий пожарный лучше обойти ее стороной. Насвистывая и вроде не замечая их, он свернул в проулок. Но не успел сделать и двадцати шагов, как из канавы на замусоренном огороде услышал жалобный плач. Он подошел ближе и заметил мальчишку, ничком лежащего на траве.

— Ты чего? — склонился над ним Кудрявый.

Но тот не отвечал, только всхлипывал.

— Да что с тобой?

Кудрявый спустился в канаву и разглядел, что тот совсем голый, тощий и весь в грязи. Мальчик поднялся на четвереньки и начал говорить, перемежая речь всхлипами, как маленький:

— Они меня раздели, а шмотье спрятали, язви их душу, сукины дети!

— Кто? — спросил Кудрявый.

— Да вон те! — Несчастный поднялся на ноги и обратил к Кудрявому залитое слезами лицо.

Кудрявый бегом погнался за только что повстречавшейся ему ватагой.

— Эй, вы! — крикнул он издали.

Ребята остановились и разом обернулись к нему.

— Чего у парня одежу спрятали? — решительно, хотя еще миролюбиво начал Кудрявый.

— Да она у него под рукой, — весело отозвался один из них. — Пускай поищет хорошенько!

Кудрявый пошел на попятный: ни у него, ни у ребят не было настроения заводить ссору, ведь они из одного теста, не то что слюнтяй в канаве.

— Плюнь ты на него, он придурок, — посоветовал один и постучал указательным пальцем по лбу.

Кудрявый пожал плечами.

— Человек все же — не скотина.

Он счел свой долг защитника слабых выполненным, тем более что парень выбрался из канавы уже в штанах и обреченно рассматривал лохмотья, оставшиеся от майки. Веселая компания все не уходила. Один, прищурясь, уставился на Кудрявого.

— Чего глазеешь?

У парня были мясистые, потрескавшиеся губы и рожа уголовника, а черепушка маленькая, вся в завитках, точно кочан капусты.

— Иль мы знакомы? — спросил Кудрявый, приглядываясь к нему в свете фонаря.

— А то как же! — отозвался тот. — Вчера на Вилла-Боргезе познакомились. Я — Плут.

— A-а, извиняющимся тоном протянул Кудрявый. — Надо ж, я тебя и не признал. — Он подошел и протянул ему руку. — Куда это вы намылились?

— Да куда намылишься на пустой желудок? — сказал Плут, чем вызвал бурное веселье своей компании. — А ты?

Кудрявый поднял ворот куртки, поглубже засунул руки в карманы штанов.

— Да просто шатаюсь. Я ведь в бегах.

— Чего так? — усмехнулся Плут.

— Что я, дурак, сам в петлю лезть? Там меня живо сцапают. Нынче играл в ландскнехт в Тибуртино, а тут полиция, черт ее принес, — всех под гребенку. Язви их в душу, там ведь и Сырок был!

— Какой Сырок?

— Ну корешок, что был со мной вчера вечером… Теперь уж небось в камере.

— Я тоже в бегах, — сообщил Плут. — Домой дорога заказана. Меня там брательник сразу пришьет.

— Да как он тебя пришьет? — возразил ему кто-то. — Сказано тебе, загребли его в субботу!

— Помню, помню! — отозвался Плут. — Но с матерью мне тоже встречаться неохота, чтоб она сдохла!

— Да, хреновые твои дела, — засмеялся его приятель. — Мать дома, брат в кутузке. Куда ни кинь — всюду клин!

Все загоготали.

— Наплевать, пробьемся! — уверенно заявил Плут.

Со смешками и подначками компания продолжила свой путь к Маранелле.

— Все одно Элина сегодня не выйдет, — сказал кто-то.

— Как это не выйдет, как это не выйдет?! — возмутился другой. — Она завсегда выйдет.

— Ну да, так она тебе и вышла с этаким пузом. Ее поди давно в родилку увезли.

— Ладно травить-то! Какое уж у нее пузо — от силы четыре месяца.

— Хрен тебе — четыре! Четыре весной было, когда мы с ней трахались.

— Вспомнил, что десять лет назад было! — философски заметил Плут. — Да и что толку в этих разговорах! Бьюсь об заклад, у нас на пятерых и сотни не наберется.

— Впервой, что ль, ее в долг трахать? Сколько раз бывало: пошли, говорим, за сотню, она идет, а мы ей шиш!

— Ну да, ты известный сукин сын! — покачал головой Плут.

Так за разговорами они дошли до Маранеллы и позабыли про Элину. С карусели раздавалась музыка, слышался людской гомон, шарканье ног. Народ, несмотря на позднее время, толпами стекался туда от трамвайной остановки, словно там праздник или случилось что.