Алексей Бакулин - Марфа

Но уж с тех пор Марфа в лесу и вовсе ничего не боялась. Уж с тех пор она по лесу ходила уверенней, чем по барской своей избе, где то и дело попадались какие-то неведомые закутки, комнатенки, чуланчики — того гляди, заблудишься…

Однажды застигла ее в лесу сильнейшая гроза. Три часа бушевало над лесом, и деревья шумели так, что собственного голоса не было слышно, и лилось со всех сторон — сверху, слева, справа, даже, кажется, с земли на воздух били дождевые струи. Но Марфу это ненастье врасплох не застало. Она давно заметила приближающуюся тучу, сразу догадалась, что такая туча без бури не уйдет, и бегом бросилась к одному своему укромному местечку: неделю назад найденной пещерке — узкой норе в подножии холма. Добежала, забилась внутрь — стоять там можно было, лишь согнувшись в три побели. Она легла на теплый сухой песок, положила под голову плоский камень. Принялась плести венок из собранных ромашек. Снаружи выло, гремело, трещало, и, казалось, буря не уймется, пока не выворотит весь лес с корнем. А в теплой пещерке было уютно. С песчаных стен осыпалась высохшая в пыль почва. Торчали сверху какие-то корешки, ползали какие-то жучки-букашки и порой заносило в застоявшийся воздух свежее, вкусное дуновение грозы. Марфа сплела венок, надела, посмотрела на дождь, потом глаза ее начали слипаться, и она уснула.

Проснулась только ночью. Посмотрела наружу: темно, сыро. Представила себе, как придется ей пробираться целый час через эту мокреть, поежилась, повернулась на другой бок и снова уснула.

А дома-то ее ждал Василий. Ждал спокойно час, ждал другой, а как пошел третий час, тут и затрясло его от безпокойства.

— Это что ж такое?! — закричал он на ключницу. — Где ж барыня?! Что она у вас вечно ходит где-то, а вы и не знаете, где? Кто знать-то должен?! Да ее, может, уже и в живых-то нет, а вам все равно! Барыню медведь задрал, а вам хоть бы что!

Впервые барин так закричал на бабу Иню, и она очень обиделась. Но виду не подала, поставила на стол горшок маймарокки — похлебки из сушеной рыбы, сваренной в молоке, — каковым удивительным блюдом намеревалась она угостить Василия, вытерла огромные твердые ладони о юбку и пошла в деревню собирать парней: пусть поищут барыню.

Василий ходил взад-вперед по комнате и дымил трубкой. Пришел поп, отец Герасим.

— Что, батюшка Василий Петрович? Никак с Марфой Феодоровной стряслось что?

— Да нет! — Василий махнул рукой, — Сейчас найдут. В лес забрела, а тут гроза. Вся деревня уже ищет.

— Ну так найдут, — кивнул поп. — Найдут непременно. Ты, батюшка, не волнуйся.

— Как не волноваться мне?! — в сердцах вскричал Василий, — что за дела такие: баба по лесу целыми днями шатается, точно медведица! Придешь домой — пусто. Одна Инька-ключница перед глазами вечно маячит — что ж она мне жена, что ли? Тоже и соскучишься другой раз, и поговорить с ней хочется, и то, и се. А она — поди-ка! — в лесу! Лесником ко мне нанялась!

— Так ведь лето, — заметил отец Герасим. — Ей после Петербурха хочется воздухом-то подышать. Красиво, опять же. Они, женщины-то, любят, чтобы красиво было…

— Хороша красота! Время к ночи — барыня по лесам рыщет! Да кто ж в такую пору в лес пойдет?! Ну скажи, отец честной, разве мужики здешние по лесам ночью бегают? Нет? То-то, что нет! Я вот что думаю… — Василий с размаху сел на табурет и озабоченно нахмурил брови. — Вот, батюшка, что мне кажется… Не знаю, как это по-вашему, по-церковному будет… А вот нет ли здесь того, что лешак ее подманивает? А? Знаешь, как бывает: зайдет человек в лес, а леший ему птичкой посвистит, ягодкой соблазнит, да шаг за шагом, да верста за верстой… И поминай как звали. Заманит в глухомань, ну и… Или вот бывает, мужиков русалки соблазняют… Бывает такое, я сам слышал. У меня в полку один солдат рассказывал про своего брата: ходил-ходил, мол, все на речку, да все по ночам… И сохнуть стал, зеленеть, а потом пошел так на речку-то, да и не вернулся. Русалки утащили. Так это с мужиками случается. А баб, может, лешак приманивает? Как ты, ученый человек, думаешь?

— Сие не есть содержание богословской науки! — глубокомысленно ответил отец Герасим. — Святые отцы про сие не писали. А если по собственному рассуждению сказать, то мне никакие лешаки не попадались. Мужики местные, бывает, видят этого… как по-ихнему-то… Лембоя! Лембой — леший здешний; да только я думаю, что видят они его более на дне бутылки, чем в лесу, да… И русалки тоже мне не попадались, хотя возле озера живу. А вот Марфа Феодоровна, как я успел заметить, — особа, расположенная более к созерцанию, нежели к действию, а для такой души наши карельские края — как сладимый мед. Тут только созерцай да безмолвствуй, молчи да пей глазами видимую материю. Вот, если бы у нее, у Марфы Феодоровны, чуть более душа к молитве была склонна, быть бы ей монахиней первостатейной. При жизни бы в преподобные вышла. Но ее душа чуть-чуть до молитвы не доросла, а потому…

— А вот почему она детей не несет?! — неожиданно выкрикнул Василий, — даже для себя неожиданно. — Что?! Когда уж поженились, а живот-то не растет!

И покраснев, замолчал, отвернулся. Отец Герасим расплылся в ласковой улыбке:

— Ну, это так бывает, что и не сразу случается. Потерпеть надо немножко… Бывает, что и год баба праздная ходит, бывает, что и два, а потом как пойдет рожать — только успевай принимать!

— А у тебя, отец, как было? — застенчиво спросил Василий.

— У меня-то… Эх!.. — поп махнул рукой. — Рождались часто, да ни один до года не дотянул. По грехам нашим… Моя-то матушка теперь уж с ними со всеми… В небеса вселилась, и младенчики наши ее окружают. А я…

Пригорюнился отец Герасим, но Василий, не желая утешать его, вынул из кармана недавно полученное письмо тестя.

— Вот, слушай-ка, что отец ее пишет: «Скоро, скоро, я к вам, детки, приеду, на печке деревенской греться да с внучками играться. Я ведь, чаю, уже в дороге внучки-то мои: недалек день, ко двору прикатят — принимайте гостей!..» Вот приедет сюда тесть, а я ему что скажу? «Дочка ваша в лесу с медведями в горелки играет! Подождите, может, придет к вечеру. А может, и не придет — это уж как ей захочется. А внучков подождать придется. Ужо понянчите медвежат либо лешачков маленьких!»

— Тьфу ты, батюшка, что говоришь-то! — махнул поп рукой — Погоди-ка, осень придет! Нагуляется твоя супруга по лесу, надышится вволю, налюбуется, да и вспомнит, что у нее дом есть. Погоди, дождись осени, дай ей отдышаться!

— Дождись-ка этой осени! — буркнул Василий, — Помрешь скорее — от волнений. Еще июль едва кончается… Вот где она сейчас, скажи-ка! Пятый час уж ищут! Пропала, не иначе! — и тут уж в сердцах швырнул трубку на пол, вскочил и побежал на улицу. Поп, осторожно выставив ногу, затоптал табачные угольки и двинулся следом за барином.