Евгений Богат - …Что движет солнце и светила. Любовь в письмах выдающихся людей

Пишу вам ночью, еще не зная, как я уеду; знаю только, что должен уехать: я сделаю все возможное, чтобы увидать вас завтра до того, как я покину Голландию. Но так как я не могу этого обещать наверное, то говорю вам, душа моя, мое последнее «прости» и, говоря вам это, клянусь всею тою нежностью, какую вы заслуживаете. Да, дорогая моя Пимпетточка, я буду вас любить всегда; так говорят даже самые ветреные влюбленные, но их любовь не основана, подобно моей, на полнейшем уважении; я равно преклоняюсь пред вашей добродетелью, как и пред вашей наружностью, и я молю небо только о том, чтобы иметь возможность заимствовать от вас ваши благородные чувства. Моя нежность позволяет мне рассчитывать на вашу; я льщу себя надеждой, что я пробужу в вас желание увидать Париж; я еду в этот прекрасный город вымаливать ваше возвращение; буду писать вам с каждой почтой чрез посредство Лефебра, которому вы будете за каждое письмо что-нибудь давать, дабы побудить его исправно делать свое дело…

Еще раз прощайте, дорогая моя повелительница; вспоминайте хоть изредка о вашем несчастном возлюбленном, но вспоминайте не ради того, чтобы грустить; берегите свое здоровье, если хотите уберечь мое; главное, будьте очень скрытны; сожгите это мое письмо и все последующие; пусть лучше вы будете менее милостивы ко мне, но будете больше заботиться о себе; будем утешаться надеждой на скорое свиданье и будем любить друг друга всю нашу жизнь. Быть может, я сам приеду за вами; тогда я буду считать себя счастливейшим из людей; лишь бы вы приехали — я буду вполне удовлетворен. Я хочу только вашего счастья, и охотно купил бы его ценою своего. Я буду считать себя весьма вознагражденным, если буду знать, что я способствовал вашему возвращению к благополучию.

Прощайте, дорогая душа моя! Обнимаю вас тысячу раз.

Я опять подверг себя опасности увидаться с вами… И предположения мои оправдались: этого было довольно, чтобы вновь открылись все раны моего сердца. Около вас я потерял то немногое количество рассудка, которое у меня еще оставалось, и чувствую, что в том состоянии, до какого вы меня довели, я не годен ни на что, кроме того, чтобы обожать вас. Недуг мой тем печальнее, что у меня нет ни надежды, ни желания вылечиться от него, и что несмотря на все, что от этого может произойти, я должен любить вас вечно. Я понимаю, сударыня, что на взаимность с вашей стороны я не смею и надеяться. Я молодой человек без всяких средств, ничего не могу предложить вам, кроме сердца, — а это сердце, как бы оно ни было полно огня, чувства и тонкости, — конечно, дар, недостойный быть принятым вами… однако я сознаю, что в неизмеримой глубине моей нежности и в моем характере, живом, но постоянном, есть данные для счастья, которые для всякой любимой женщины могли бы почитаться кое-чем взамен состояния и красоты, не достающих мне… Но вы обошлись со мной с невероятной жестокостью: а если когда-нибудь и высказывали мне что-то вроде благосклонности, то заставляли меня за это платить потом такой ценой, что, я поклясться готов, вся ваша цель была только помучить меня. Все это меня приводит в отчаяние, но нисколько не удивляет, и я нахожу объяснение вашего поведения в моих бесчисленных недостатках. Не думайте, что я считаю вас бесчувственной: нет, ваше сердце не меньше, чем ваша наружность, создано для любви: в отчаяние меня приводит только то, что не мне суждено затронуть его. Я из достоверных источников знаю, что у вас были романы… я знаю даже имя того счастливого смертного, которому удалось заставить вас слушать себя… а чтобы дать вам идею о моем образе мыслей, я прибавлю, что узнал это совершенно случайно, не ища этого, и мое почтение к вам не позволит мне никогда добиваться узнать что-либо о вас кроме того, что вы сами найдете нужным открыть мне. Одним словом, если я сказал вам, что вы никогда не будете монахиней, то это потому, что я знал, что вы ни в коем случае не созданы для монашеской жизни, и если, как влюбленный, страстно влюбленный, я с ужасом смотрю на это пагубное решение, то, как искренний друг и честный человек, я никогда не могу посоветовать вам согласиться с убеждениями тех, кто вас толкает на этот шаг: призвание ваше совсем в другом, и вы готовите себе лишние сожаления и длительное раскаяние. Говорю вам это так, как думаю, — от глубины души, — и не считаясь с собственными интересами: если я сам не могу быть счастлив — я по крайней мере найду свое счастье в вашем. Увы!.. если бы вы захотели послушать меня, я смею сказать, что чувствую себя способным дать вам истинное счастье… Никто не умеет так его ощущать, как я, и позволяю себе думать, что никто не сумел бы лучше заставить и вас испытать его. Боги!.. если бы я мог достичь этого блаженного обладания, я наверное умер бы! Как найти в душе сил противостоять такому вихрю блаженства?.. Но если бы любовь сотворила чудо и сохранила бы мне жизнь — как бы ни пылала страсть в моем сердце, — она еще удвоилась бы, и чтобы воспрепятствовать мне умереть от счастья, она прибавляла бы каждую минуту новый огонь в мою кровь. Одна мысль об этом заставляет ее кипеть, я не могу противиться обаянию соблазнительной химеры, ваш пленительный образ преследует меня, я не могу отделаться от него, даже отдаваясь ему: он спускается со мной даже в глубины сна, волнуя мое сердце и рассудок, он сжигает меня, одним словом, я чувствую, что вы убиваете меня против своей воли: и все равно — от действительной ли жестокости или от воображаемой ласки — моей любви суждено убить меня!..

Дорогая подруга! Ни слова о той жадности, с которою я, неловко, как вор, спрятал ваше письмо, поспешил домой, заперся в своей комнате и не проглотил его, как голодный, что делаю обычно, а медленно, с наслаждением просмаковал, строка за строкой.

…Никогда еще не чувствовал я к женщине того, что чувствую к вам. Такого искреннего доверия, без тени подозрения, что вы можете играть роль, без тени желания скрывать от вас; такой жажды представляться вам именно таким, каков я есть; такой привязанности, в которой пол не играл ни малейшей, хотя бы самой отдаленной роли, — ибо глубже знать свое сердце не дано ни одному смертному; такого истинного преклонения перед вашим умом, такой полной покорности вашим решениям — я еще никогда не испытывал… Вдали от вас смогу ли вас забыть? Разве можно забыть совсем новый способ существования и его причину? Или, быть может, я когда-либо позабуду быть искренним? Или, если я могу забыть это, то заслужу и то, чтобы вы заботились о том, как я о вас думаю.