Лаура Рестрепо - Ангел из Галилеи

Мы еще не пришли в себя, когда в глубине коридора показалась Красотка Офелия, слегка растрепанная, в белом халате, заляпанном каким-то желтым лекарством, в ушах ее эффектно поблескивали аметисты, унаследованные от прабабушки.

— Здесь довольно беспокойно, — сказала она мне, извиняясь таким образом за задержку, пока отряхивала халат и пыталась пригладить волосы.

— Где он? — спросила она, после того как мы обнялись.

Я указала ей на носилки, которые мы закрыли пологом, когда произошла история с ведром, чтобы ангел не испугался, и Офелия подняла парусину. Нашим взорам во всем своем великолепии явился мой смуглый ангел, могучий и роскошный. Он полулежал, опершись на локоть, как этрусский король на колеснице.

Красотка Офелия некоторое время молча созерцала его, потом сказала с придыханием:

— Кто это? У него просто божественный вид!..

После, глядя на меня, она добавила голосом человека, не уверенного в том, спит он или бодрствует:

— Он похож на ангела…

— Дело в том, что… он и есть ангел.

— Он опасен? — спросила она тихонько, чтобы остальные не услышали.

— Не думаю. Он всего лишь дает выход природным силам…

— Где ты его нашла?

— В квартале Галилея. Я пишу о нем статью. — Я постаралась, чтобы мои слова прозвучали как можно равнодушнее.

— Привет, — сказала Офелия ангелу, но он рассеянно скользнул по ней взглядом и ничего не ответил.

— Он не говорит, — пояснила я.

— И не ходит тоже? Зачем вы принесли его на носилках?

— Ходит, но у него только что был эпилептический припадок, по крайней мере мне так кажется, и он совсем измучен. Смотри, Офелия, это его мать, сеньора Ара, это его брат Орландо, это женщины из квартала, которые всюду сопровождают его и заботятся о нем…

— Очень приятно, здравствуйте. — Она поздоровалась со всеми. — Итак, что вы хотите, чтобы мы сделали?

— Мы хотим, чтобы ты сказала нам, что с ним…

— Хорошо бы поместить его в стационар на несколько дней.

— Мы готовы оставить его, — опередила я сеньору Ару, даже не поинтересовавшись ее мнением.

— Дело в том, что… — замялась Офелия. — Эта больница не для мужчин…

— Правда. Только ведь говорят, что у ангелов нет пола, разве не так?

Мне не составило особого труда убедить ее, чтобы в этот раз она отошла от правил и взяла на себя заботу о моем ангеле. Она опустила закрывавший его полог, два давешних санитара подняли носилки и унесли их в глубину коридора. Мы двинулись следом и, шагая по цветкам из зеленой плитки, проникали в этот мир, такой для меня знакомый, но в то же время такой страшный. Мир людей, пожираемых тоской, которую они не могут понять и которой не в силах ни с кем поделиться.

Из виденного по дороге особенно сильно мне запомнился некий огородик — нам довелось через него пройти, и там у меня возникло отчетливое ощущение, будто я попала в чистилище. На пяти-шести черных грядках, окруженных высокими стенами, из земли беспорядочно торчали какие-то зеленые пучки — возможно, это был лук. Мы попали внутрь прямоугольника, словно вырезанного в пространстве, а крышей ему служил кусок белого неба, до ужаса близкого. По этому прямоугольнику, где время остановилось, бродили несколько женщин, совершавших медленные, лишенные смысла движения — в руках у них были пластиковые лопаты, которые они время от времени втыкали в землю с бесконечным терпением, с абсолютной покорностью, не зная, для чего и зачем, не понимая, что в земле растут луковицы.

Как объяснила мне Офелия, это были пациентки, часто страдающие приступами агрессии, такие обычно попадают в приют в состоянии буйного помешательства, после того как измолотят палкой тьму народа на улице, — полицейские притаскивают их за космы и заталкивают в дверь. Чтобы поддерживать их в приемлемом состоянии, необходимы высокие дозы успокоительного.

Я всегда считала, что сумасшествие должно иметь сильный запах, сопровождаться характерными испарениями, но это оказалось не так. Приют привел меня в замешательство, потому что ничем не пах, абсолютно ничем, даже грязью. Я шла, словно не касаясь пола, по внутреннему пространству этой вялой и ничем не пахнущей вселенной, и рассказывала Офелии все, что знала про ангела, опуская, конечно, ту часть истории, которая имела отношение ко мне, но сообщив безответственно поставленный мною диагноз, хотя я и была полным профаном в психологии.

— Думаю, у него эпилепсия, — сказала я. — Видимо, он погружен в некую форму аутизма, которая глушит его сверхъестественный ум. Он говорит на нескольких языках, в этом я уверена, и когда ты с ним, у тебя возникает впечатление, что он понимает все гораздо глубже, чем ты.

— Ты правда веришь, что он ангел? — внезапно вырвалось у нее.

— Если я скажу, что да, ты меня тоже поместишь сюда?

— Я серьезно тебя спрашиваю. — Офелия улыбнулась.

— Суди сама.

Она попросила, чтобы мы оставили его на две недели. Они подержат его здесь, чтобы сделать электроэнцефалограмму и провести другие обследования, она сама тщательно понаблюдает за ним и спросит мнения психиатров.

— Ты что, хочешь, чтобы я оставила его тебе здесь одного?

Донью Ару такой поворот дела сильно расстроил, сначала она возражала, потому что впервые расставалась со своим сыном с момента его возвращения, но в конце концов согласилась оставить его — но всего на четыре дня, после того как Офелия поклялась Богом, что отнесется к ангелу с особым вниманием и что в воскресенье, когда срок выйдет, в любом случае вернет его. Ара посмотрела на меня, словно требуя, чтобы я подтвердила достигнутое соглашение, и я сжала ее руки, уверяя, что она может быть спокойна.

Мы покинули ангела в самом сердце этих лабиринтов. Решетки закрылись за нами, коридоры остались позади, и мы распрощались у дверей. Донья Ара еще ненадолго осталась в приюте по просьбе Офелии, которой нужно было с ней побеседовать. Женщины из Галилеи отправились к себе домой, а я — к себе. Теперь, без него, у нас не было общего пункта назначения.

Я помню, и память моя — ярость. Тот, кто разбудит мою память, выпустит на волю мою месть. Если оживут темные реки, по которым плавал этот юный небожитель, мирно спящий у твоих ног, он превратится в Короля-Ужаса, и злость будет клокотать в его горле.

Если лба моего касаются крылья прошлого, я теряю покой своих век, прозрачность сна, безмятежность души.

Я не должен заново складывать головоломку былого. Как запах крови сводит зверя с ума, так от воспоминаний могут разорваться мои вены.

Позволь, чтобы белесое и густое ничто будто саваном укрыло пейзаж пережитого, вычеркнутого из памяти. Позволь, чтобы все тени, все очертания, весь полумрак стерлись под ослепляющей силой полудня.