Елена Колина - Предпоследняя правда

— Я не зулус и не еврей, я аид, — сказал Лева.

Илья ехидно улыбнулся, как человек, нежданно получивший весомую поддержку.

— Вот видишь, — довольно сказал он. — Ты этого хотела?

Фира дернула плечом, — ЭТОГО она не хотела. Но догадаться, откуда взялось слово «аид», что на идиш означало «еврей», было нетрудно — двоюродная тетушка из Винницы, а кто же еще!

Двоюродная тетушка из Винницы была типичная «двоюродная тетушка из Винницы», персонаж Шолом-Алейхема, милая, хлопотливая, любопытная, разговаривала на смеси русского, украинского и идиш. О каждом соседе по квартире, о каждом новом знакомом она придирчиво спрашивала: «Он аид?» Илья последовательно представил ей в качестве «аида» соседа Петра Ивановича, соседку Клавдию Васильевну и портрет Хемингуэя с трубкой. За этим последовали Левины громкие вопросы на кухне, что такое аид, кто в их квартире аид и почему соседка тетя Клава не знает, что она аид. Был большой скандал — Фира кричала, что «все это, сам знаешь что» еще не повод не уважать ее родственников и морочить голову ребенку. «Все это, сам знаешь что» была чудесная тетушкина наивность, которая так и призывала шаловливого Илью — подшучивай надо мной, всегдашняя готовность Ильи все превратить в повод для анекдота и Левина страсть задавать вопросы. Лева всегда задавал свои вопросы везде, где только мог, на коммунальной кухне, во дворе, в детском саду.

Четких ответов на свои вопросы Лева тогда не получил, он был совсем еще маленький, и казалось, забылось.

Но у этого ребенка мозг, как накопитель, — отложилось и в нужный момент выскочило.

— Никаких евреев! Детям всего семь лет, — решительно сказала Фира.

— Не нужно, чтобы они так рано знали слово «еврей»… Пусть считают, что все люди одинаковые, — согласилась Фаина, мастер четких формулировок.

— Да все уже, понимаете, все! — возмутился Илья. — Они в школу пошли, вы их уже отпустили от своей юбки! Как им будет ПРАВИЛЬНО узнать? Когда Леву назовут жидом на перемене? Когда Таня заглянет в классный журнал, на последнюю страницу с графой «национальность»? Прочитает, и будет шок — все «русские», а она не такая, как все. Будет думать, что это стыдно, стесняться?.. Вам ТАК нравится?!

— Можешь говорить что хочешь, но не при детях! — холодно сказала Фаина.

Илья беспомощно улыбнулся.

— Эмка, ну хоть ты здесь здравый человек, скажи им!

— Но что тут спорить, это наше неосознанное желание уберечь… На самом деле мы все думаем одинаково — пусть как можно дольше думают, что ничем не отличаются от других, что они как все. Я считаю, пока не стоит акцентировать внимание на проблеме… — мягко произнес Кутельман.

Женщины закивали — Кутельман, как всегда, оформил их эмоции в приемлемую форму.

Почему такой простой, казалось бы, вопрос, вызвал спор, почти ссору? Что они думали «на самом деле»? Да так и думали: они евреи, но дети… детям — рано. Не то чтобы скрывали, просто умалчивали… Думали: они евреи, но может быть, как-нибудь пронесет?

Казалось бы, самое очевидное сказать, что в Советском Союзе много разных национальностей: украинцы, белорусы, таджики, грузины, а они, Резники и Кутельманы, — евреи. Но Лева спросит, почему в газетах не встречается слово еврей. По телевизору его никогда не произносят, говорят «украинцы, белорусы, таджики, грузины»… а евреи?!

Сказать разговорчивому Леве и болтушке Тане, что они евреи, но не должны обсуждать это в школе с другими детьми и с учителями? Но почему, быть евреем стыдно?..

Сказать — гордитесь, что вы евреи, но тайно. Но тайное означает плохое. Как ни выкручивайся, для детей это травма.

Сказать — не гордитесь, не стыдитесь, просто знайте… Объяснить своему ребенку, что он, такой любимый, такой прекрасный, заведомо виноват? Объяснить, что эту несправедливость не понять и не исправить никогда, что мир вокруг не прекрасный, а несправедливый? Объяснить, привести примеры, разрушить розовое солнечное детство? НУ НЕТ. Просто знать не получается, и тогда спасительное — не сейчас, потом, когда-нибудь. ПОТОМ КОГДА-НИБУДЬ НЕ СЕЙЧАС. Мы же сами как-то узнали, что мы евреи.

— Мы же сами как-то узнали, что мы евреи, — примирительно произнесла Фаина.

— Ага, узнали! — закричал Илья. — Во время дела врачей мама сказала, что евреев вышлют из Ленинграда, и заплакала. Мне было пятнадцать лет, и я хотел убить Сталина за то, что мама плачет, — вы этого хотите?!

— Илюшка, мы не хотим, чтобы ты убил Сталина. Сталин мертв, — заметила Фаина, — но у нас больше нет антисемитизма. Посмотри на нас четверых через пять— десять лет, Фирка будет директором школы, мы с тобой кандидатами наук, зав. лабораториями или зав. отделами, Эмка… ну, про Эмку нечего и говорить… У нас теперь каждому — по труду, независимо от национальности.

— Ты все-таки потрясающая идиотка! — с нежным восхищением сказал Илья. — При чем здесь вообще труд?! Скажи Тане, если кто-нибудь назовет ее жидовкой, пусть она отвечает: «Я не жидовка, у меня мама кандидат наук, а папа профессор».

Лева и Таня давно уже удалились за шкаф, сидели на Левиной кровати, как птицы на жердочке, как А и Б сидели на трубе, — рядком, и старательно подслушивали.

— Лева! Они ссорятся? — спросила Таня.

— Не ссорятся, просто переживают, — авторитетно сказал Лева, — просто переживают, что мы с тобой евреи, а они нет.

…— Неинтеллигентно выделять себя из окружающих, — убежденно произнесла Фаина.

— А что интеллигентно — чтобы дети не знали своей национальности? — звенящим от обиды голосом спросил Илья.

— Разговор окончен, — сказала Фира.

Все они были интеллигентные люди, что составляло содержание их жизни — БДТ, «Новый мир», диссертации, — просто у Фиры не плохой, нет, властный характер.

— Профессор, пойдем покурим, — поманил Илья.

Они вышли на лестничную площадку, уселись на подоконник рядом с полной окурков консервной банкой.

— Мне одну книжку дали на неделю, — Илья наклонился к Кутельману, прошептал: — «Камасутра»… Картинки не пропечатались, но текст разобрать можно. Оказывается, существует восемь способов заниматься любовью и 64 позы. Там все подробно описано — и сила, и темп… Вчера Мария Моисеевна полночи на кухне с соседкой просидела, а мы с Фиркой книжку изучали.

Кутельман поморщился, — пошлость Ильи его оскорбляла.

— Я как раз об этом и хотел поговорить.

Илья комически поднял брови:

— Профессор, в своем ли вы уме? Эмка, ты — ты! — об этом?

Об ЭТОМ Кутельман ни с кем не говорил, никогда не вел циничных мужских разговоров «о бабах», считал, что избыточная сексуальность от безделья. Как и его писатель: «Когда будет совсем невтерпеж, иди колоть дрова родителям, это отобьет от жеребятины!» Если бы ему и захотелось об ЭТОМ, — не с Ильей же говорить о любви, рядом с Ильей можно только слаще чувствовать свое одиночество…Может быть, он вообще предпочел бы иметь других близких друзей, но — Фира. В Фире столько силы, столько страсти, она жизнь кусает, как пирог, и только он понимает, что ее кусок пирога часто бывает черствым.