Ирен Роздобудько - Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни

Перечитала рецепт. Начала мыть мозги. И ощутила, что от мертвой белой массы идут импульсы. Вздрогнула, порезала палец, и кровь стала капать на белую плотную массу. В отчаянии швырнула нож: в мойку, а мозги, порозовевшие от крови, — в мусорное ведро. Оно перевернулось, со стола слетели чашки. Собирая осколки, я снова порезала руку. Все это жутко меня разозлило, голова закружилась. Кое-как доплелась до спальни и улеглась, укоряя себя: зачем нужно было валяться до вечера и отдаваться бессмысленному созерцанию. Итак, начнем все сначала! Только на этот раз… Я быстренько набросила на рамку свой пеньюар и опять прилегла. Представим себе, что утро начинается заново. Раз… два… три… Игра заладилась. Напевая, забинтовала пальцы, поставила в микроволновку куриное филе. И едва успела привести себя в порядок, как пришел муж…

Вот, видимо, в чем дело: мне надоело бездельничать. Нужно было чем-то заняться! Я накупила кучу женских журналов и стала изучать всякие статьи с интересными названиями: „Жак преодолеть депрессию?“, „Настоящая женщина — кто она?“, „Создай свое тело!“, „Домашняя кошечка или стерва?“. Раньше я и не предполагала, что эти вопросы мучают миллионы моих соотечественниц, а еще больше меня удивляло то, что об этом пишут. Вплоть до субботы я изучала глубины собственного „я“. Все вызывало у меня удивление. Почему мама не научила меня самому главному?! Особенно тяжелое впечатление производили статьи об изменах, ревности. Мир за окном, оказывается, был полон недовольства. Одна я была счастлива, и ничего об этом не знала. Помня о том, как полдня провалялась перед картиной, я теперь вскакивала с постели, едва раскрыв глаза, — слишком велико было искушение разобраться в линиях! — и бежала в ванную, оттуда — на кухню, а потом часами просиживала в кабинете отца.

В субботу мой любимый снова притащил картину. Не могу сказать, что меня это порадовало. Но когда он разворачивал рулон, я почувствовала странное нетерпение: что на ней?

— С этим нужно что-то делать… — говорил муж, разглядывая полотно. — Это же великолепно! Снова выменял на бутылку! Представляешь?! А он бы мог выставляться за границей. Пропащий человек, так его жаль. Живет, как собака. В следующий раз заплачу ему как следует. Хотя он много не берет — только водкой…

Вот так у нас на стене появилось пять картин. Тот же простой карандаш, те же (и всякий раз — неповторимые!) переплетения линий… Я проводила перед ними часы, и если бы меня спросили, что я вижу, назвала бы множество вещей: нож, часы, глаза, тела, купола церквей, рыбы, птицы, проращенные зерна, комки земли, мозг, внутренности, овощи, звезды, рот, зубы, клыки, копыта, шерсть, дым, апокалипсис…

Меня больше не волновало то, что я не приготовила ужин или не причесалась. Часто я до самого вечера оставалась в халате, накинутом на ночную сорочку…

…Луч лунного света похож: на нож. Он проникает сквозь шторы на окне, будто распарывая их, и мне так хочется взять его в руки. Ощутить вес. Ножом можно распороть любую ткань — он не причинит боли. Нужно только незаметно пробраться на кухню, вытащить его из деревянной подставки. Тихо… Глаза можно не раскрывать — и так видно. Ладонь скользит по стене, в другой — приятная стальная тяжесть лунного луча. Им можно наполнить себя. Подумать только: одно движение — и ты, открывая себя, как ключом, видишь, что там, внутри тебя — один лишь свет…

Но почему от него так больно?

Кто-то трясет меня за плечи, голова моя раскалывается. Я вынуждена открыть глаза…

— Дорогая, дорогая! Что с тобой?!

Я вижу его испуганные глаза. Я вижу себя в ночной сорочке(!), босую(!), в коридоре(!), с ножом, мертвой хваткой зажатым в руке!!! Что со мной?

…Я заболела. Это — жар. Может быть, вирус — грипп какой-то, эпидемия. Я лежу в постели, на столике рядом со мной стоит все необходимое, чтобы не вставать. Муж старается вернуться пораньше, приготовить что-нибудь вкусненькое. Мне не хочется выползать из спальни. Теперь я лучше понимаю художника. Я ЗНАЮ, о чем он говорит со мной.

…Я еще не летала. Я прожила столько лет и ни разу не взлетела, чтобы увидеть это переплетение линий СВЕРХУ. Теперь я знаю, откуда их можно увидеть! Как это раньше не пришло мне в голову? Нужно встать. Обязательно нужно заставить себя подняться, подойти к окну. Оно втягивает меня почти так же, как и картины. И если шагнуть за рамку невозможно, то за окно — довольно легко. Я открываю окно. Мне не холодно. Мне весело. Сейчас, сейчас я пойму, что там, в центре завихрений и колец. Глаз? Эмбрион? Райский сад? Еще немного. Полшага.

…Резкий звонок вырывает меня из теплого туннеля. Линии и узоры расплываются, превращаются в бессмысленную кашу. Нужно открыть дверь.

— Ты чего в таком виде? — спрашивает соседка. — Звоню уже полчаса! И что за холодина у вас в квартире?

Старая корова! Какое она имеет право? Я морщусь, как от зубной боли. Меня охватывает новое чувство, которого прежде никогда не было, название ему — гнев. Мне хочется царапаться и кусаться…

Соседка проходит в комнату и закрывает окно. Тоже мне, воспитательница нашлась!

— Что-то ты мне не нравишься, детка! Ну-ка ложись, я тебе малину принесла — сейчас заварю.

У меня на столике есть все — „Колдрекс“, „Фармацитрон“, „Флюколд“… Малина — это из детства. От малины будет жарко в груди и в глазах… Я плачу. Соседка обнимает меня. Сегодня мне не взлететь…

— Я еду в командировку, — грустно сообщил муж. — Как я тебя такую оставлю?..

Мне не хотелось, чтобы он переживал, и я попробовала улыбнуться. Пусть едет со спокойной душой, развеется. Тем более, что ехать нужно в город, где прошло его детство. Мне уже немного лучше. Нет, правда. Я встала и даже попробовала сварить кофе.

Утром он уехал. А я снова слегла. Разве до этой счастливой встречи я не была тут одна? Несколько дней ничего не изменят. Я лягу и буду ждать его. Вообще не выйду из комнаты, ведь тут так уютно и со мной мои гениальные друзья — картины.

Но эта ночь стала дня меня сущим адом. Я почти не спала. Сердце замирало от ужаса. Так было в детстве, когда мне казалось, что черная рука тянется к выключателю. Тогда главным было лежать тихо, перетерпеть. Но сейчас терпеть было трудно. Я будто ощущала, как мягкие щупальца с рисунка тянутся ко мне, как заползают под одеяло змеи, и огромное чудище распростерло надо мной крылья. Неужели я чем-то провинилась, что они так издеваются надо мной? Ведь я их так люблю… А линии тем временем опутывали, тянули вниз, к корням, к белым червям и личинкам. Черви и личинки — вот новая деталь, которую я рассмотрела только сегодня. Еще утром они напоминали мне гроздья винограда, нежных куколок, прозрачных мотыльков… Вдруг мне показалось, что я умираю, что сердце бьется все медленнее и вот-вот остановится навсегда. Представила себе, как он приедет и испугается! Я знаю, что нужно сделать, чтобы не умереть от страха и дождаться утра. Я быстро начала набрасывать на рамы все, что попадалось под руки, — как тогда, когда накрыла картину пеньюаром…