Владимир Березин - Свидетель

Соседка говорила ясно и чётко, безжалостно выговаривая слова.

— Мы тогда собрались на его день рождения, и я сидела в углу, разглядывая гостей. Отец, как и все, смеялся, шутил, но внезапно я увидела именинника, стоящего в стороне. Меня тогда поразил его взгляд. Он смотрел на своих товарищей и их жен, как смотрит на свою печь повар, внимательно и цепко, проверяя, не убежало ли молоко, и не пригорела ли каша… Впрочем, вам этого не понять.

Бабушка, молчаливо кивая головой, соглашалась с ней, и мальчик, стоя у своего окна, тоже соглашался: нет, не понять.

В гости к бабушке приходил их родственник в железных очёчках.

Он говорил, сжимая длинными пальцами виски:

— И не поверите ли, всё хочется записать, всё необходимо записывать… Я не писатель, а бытописатель. Быт съедает меня… Я описываю быт — кто захочет это всё читать. Это всё слюняво, пошло, Господи!..

— Ну-ну, — говорила бабушка. — Держите себя в руках, Костя.

Родственников было мало.

Была лишь какая-то загадочная тётя Хина.

Она жила за городом, и телефона у неё не было. Кем приходилась она бабушке и, вообще, была ли ей родственницей — неизвестно. Её имя произносилось как синоним чего-то далёкого, а может, и несуществующего.

— Ах, опять мы не поздравили тетю Хину! — иногда огорчалась бабушка. — Надо будет её как-нибудь навестить.

Остальные родственники жили в Москве.

Московских родственников мальчик не любил. Они наезжали летом, в июне. Высокого молодого человека, завитого, как баран, с толстыми ярко-красными губами, мальчик просто ненавидел. Он приезжал каждый раз с новой девушкой, и им стелили на диване, где всегда спал он, мальчик. Тогда мальчику приходилось ночевать в проходной комнате, всю ночь слыша приглушённые вздохи.

Когда они уезжали, бабушка открывала сервант, похожий на огромного медведя, и долго перебирала какие-то бумажки и фотографии. Потом, вздохнув, она отправлялась курить к соседке. Курила бабушка много и только «Беломор». Она вообще не следила за своим здоровьем, но мальчик не помнил, чтобы она болела.

А теперь она умерла.

— Бабушка умерла, и надо было сообщить об этом тёте Хине.

Мальчик нашёл адрес в телефонной книге, где рядом с ним был изображён загадочный рисунок из неровных квадратиков, и стал собираться в дорогу. Он надел валенки, клетчатое пальто и собачью шапку с кожаным верхом.

Мальчик шёл Михайловским садом.

Вокруг него стояли деревья на ледяном стекле. Зима сровняла газоны и дорожки, и стволы отражались в тонком слое воды, покрывшем ледяную корку. Он остановился, чтобы запомнить эту картину, поболтал ногой в валенке, желая исправить складки мокрого носка, и отправился дальше.

Метро поглотило мальчика, и в вагоне он долго стоял, уткнувшись носом в спину девушки с длинными волосами.

Волосы пахли очень приятно, и мальчику даже расхотелось выходить, но было уже пора, и он пересел в автобус. Наконец мальчик добрался до станции. Держась за поручни, он залез на платформу.

«Сейчас приедет поезд и повезёт меня к тёте Хине, — думал он. — Если её нет дома, надо будет оставить ей записку, про то, как мы жили. Бабушка умерла, и тёте Хине нужно знать, как это случилось».

Мальчик ехал в электричке.

Он пытался на всякий случай сочинить записку, но вместо этого прислушивался к разговорам в вагоне.

Рядом с ним сидел старичок. Старичок говорил:

— Хотя у меня была любовница после смерти жены…

Другой старичок замечал первому:

— А я живу с женой уже пять лет — и ничего!

Мальчик привык к чужим разговорам. Он слушал их много, таких разговоров, когда приходил в Эрмитаж, где работала бабушка. Разговоры были непонятны, и воспринимались им как музыка. Мальчик рассматривал в окно ряд столбиков с цепью и мерцающий в нижнем углу окна шпиль.

Он слушал.

Дородная женщина в расстёгнутых меховых сапогах бросала на ходу: «Нам теперь нужно в темпе…»

Офицер со значком за дальний поход описывал своей даме грязные пятки блудного сына:

— У Рембрандта всё проступает из мрака…

И снова происходила смена зрителей.

Лысый кривошеий старик.

Дама в шапке по глаза.

Таджичка в пёстром халате.

Толстая девушка в очках — состоящая из чёрных колготок и свитера, при появлении которой все отвернулись от Рубенса.

И вот уже совсем другие подошли к Леонардо:

— Ну, тут всё ясно. Зелёный акцент в правом окне.

— Да. — Он дёрнул веком. — Я смотрел библиографию у Шкловского. Зелёный цвет — жизнь Христа. Ну-ну.

— На каком плече — на левом. А они ходят тут и удивляются — откуда мотив коварства. Плащ — пейзаж. В плане — треугольник.

Ушли.

Мальчик любил эти разговоры и сейчас жалел, что не мог вспомнить все непонятные слова, которые слышал. Он, на всякий случай, записал на приготовленной бумажке разговор старичков. Чистого места на листочке уже не осталось, потому что мальчик выдрал его из тетради, и на обороте была решена задача про два поезда. Мальчик представил себе, как они выглядели, эти поезда, и решил, что они были похожи на эту сырую и холодную электричку.

Но в этот момент он приехал. Мальчик, уворачиваясь от бывших спутников, выбрался на платформу. С неё вниз вела облитая льдом лестница, по которой уже кто-то покатился, громко ругаясь. Мальчик прошёл по узкой, мощённой плитами, дорожке мимо пятиэтажных строений. Нужная улица нашлась сразу, но номера домов были едва различимы в темноте. Мальчик нашёл огромную цифру 34, масляной краской изображённую на стене.

Тётя Хина жила где-то рядом, на другой стороне.

Он снова отправился в поиск и через несколько минут обнаружил место, указанное в телефонной книге.

Там, на месте дома тёти Хины, стояла железная коробка продуктового магазина. Мальчик оглянулся на бревенчатые домики вокруг, серые пятиэтажки и подёргал ручку магазинной двери.

Дверь была заперта.

Мальчик дёрнул ещё раз и снова оглянулся.

Тогда он пошёл обратно к станции.

В квартире было тихо.

Соседи опять куда-то делись. Мальчик включил свет.

«Надо это записать», — подумал мальчик и принёс из комнаты, уставленной коробками, свою тетрадку.

«Бабушка умерла» — написал он.

А потом добавил: «И теперь я поеду в Москву».

Он проснулся сразу, как от толчка. В то время, сразу после детства, он всегда просыпался так, сам, за десять минут до будильника. Начиналось летнее городское утро, ещё без шума машин, с громким птичьим гомоном. Пять часов.

Собраться было просто — вещей немного, брезент колыхался на алюминиевой раме, рюкзак был объёмен и не требовал тщательной укладки. Всё было под рукой, и через полчаса его кеды шлёпали по мокрому асфальту. Почему-то на ум ему пришли слова: «Капитана Гаттераса всё время отклоняло на север». Ему представился человек, сосредоточенно бредущий по парковой аллее, но внезапно изменяющий направление, и, по дуге, через высокую траву, продираясь сквозь кусты, устремляющийся к ограде…