Джейн Гардем - Рассказы

— Отдай!

— Сама отдай!

...значит, уроки уже закончились.

— Идите сюда немедленно! Только попробуйте мне изгваздаться!

— Смотри, что я нашла!!!!

— Я кому сказала?! Нам же еще...

— Миллион миллионов ежевик!!! Миллион миллионов!!!

— Говорю же вам, нам пора. Господи, куда же я дела эти ключи? Где собака? Где ее черти носят?

Она слышала, не слушая, пропуская голоса сквозь себя, словно воду. «Пусть текут вокруг бедной моей головы. Глупой моей, дурной моей головушки».

Обед затеяли из-за завещания. Ее дети, Пит и Энни, приехали издалека и с тщательно спланированной одновременностью возникли на пороге точно в назначенное время, назначенное в ходе длительных обсуждений, поскольку это была не первая, и даже не вторая попытка собраться на семейный совет. Вопросы наследования предстояло обсуждать в ресторане роскошного отеля «а-ля шато», выросшего на пустоши и слывшего местом для избранных.

Туда они и пошли. Мимо неглубокого пруда, через великолепные новые ворота прямо к вылизанному до блеска парадному входу, где обнаружили расставленных у каждого столба официантов с надутыми физиономиями, лоснящиеся шторы из стеганого атласа с фестонами и подборами, а также весьма немногочисленных посетителей, сидевших на леденящем душу расстоянии друг от друга. Половина из них оказалась японцами, застывшими, оцепенелыми от всеобщего молчания и, казалось, горько сожалеющими о том, что их занесло сюда из центра Лондона.

Когда Пит и Энни были маленькими, на этом месте стоял дом престарелых. Как-то раз Энни пробралась на территорию со стороны парка, начинавшегося сразу за усадьбой: вскарабкалась по насыпи, потом залезла на террасу, огороженную цепями (а теперь ласкавшую взор белой садовой мебелью и искусственными растениями), и прижалась носом к садовым окнам, чем до смерти напугала тех обитателей, которые еще были в состоянии реагировать на сигналы из внешнего мира.

— А зачем они спят сидя? Сели в кружок и спят. А у одного слюни прям на губе висят.

— Просто они очень старенькие, — объяснила дочери миссис Эйвори.

Энни глубоко задумалась. Ей было пять лет. Круглое, как солнышко, личико терялось в пылающем солнечном нимбе золотых волос, блестящих и шелковистых. Глаза, поднятые на мать, были доверчиво и изумленно распахнуты. Миссис Эйвори понимала, что ее дочь впервые столкнулась с тем, что человек смертен.

— Я тоже буду старенькая?

— Конечно, но это совсем не страшно.

По дороге домой Энни спросила:

— И ты станешь старенькая?

— Да, но не такая, как они. Я тебе обещаю. Слово даю: я состарюсь по-другому. И ты тоже.

— И папа? И Пит? Они тоже по-другому?

— Ну конечно!

Энни уселась в коляску и мигом заснула, уютно завалившись на бок. Они медленно тащились домой, подгоняя канителящуюся собаку, которая отказывалась идти куда надо, а потом путалась под ногами и под колесами. Пит накрыл своей маленькой теплой ладошкой ее пальцы, лежавшие на ручке коляски.

— Знаешь, мам, мы, наверно, все состаримся.

Вспоминая милое серьезное личико своего шестилетнего сына, миссис Эйвори все никак не могла взять в толк, откуда же взялась его нынешняя свирепость? Пит сегодняшний не вызвал бы у того малыша ничего, кроме ужаса. Хотя вот уже много лет миссис Эйвори была знакома с этим оскалившимся чужаком, взять это в толк у нее не получалось.

В ресторан, очищенный от патины времен и прямо-таки источавший чувство превосходства, весьма, кстати, сомнительного, Пита не пустили, потому что он был в джинсах. И не при галстуке.

— Да как вы смеете, сегодня, в конце концов, суббота, еще утро, и потом, у нас же заказан столик!!!

— Таковы наши правила, сэр.

И даже Энни, главе окружного совета, несмотря на дорогой дизайнерский костюм, отличный жемчуг и авторитет, основанный на удачном замужестве, удачном разводе и четырех прелестных и весьма удачных детях, не удалось тронуть сердце метрдотеля, недалекого и холодного как сосулька, не желавшего знать ничего, кроме службы.

А посему Алисон Эйвори, Питу и Энни пришлось повернуть назад, пройти через пустошь и, чувствуя себя неуместно расфранченными, сесть за испещренный следами от стаканов с пивом столик в местной забегаловке, где здоровенные недоросли со щетинистыми подбородками и волосатыми подмышками орали что-то друг другу, пытаясь перекричать музыку, а заплеванный газончик перед входом был усеян пустыми стаканами, стеклянными и бумажными. Пит и Энни кипели от злости.

— Как здесь можно жить, я не понимаю? Кругом одни мещане, пошлые, малообразованные нувориши, — фыркнул Пит, — и иностранцы к тому же!

— Но мы-то переехали сюда, потому что здесь все было так дешево, — вздохнула его мать, — и как-то очень безыскусно. Настоящая эдвардианская идиллия. Вы только-только родились. Как сейчас помню, я все время думала: «Будем каждый день гулять с ними на пустоши. Они каждый божий день будут бегать по траве!» После Лондона здесь было так спокойно, так тихо...

— Зато сейчас тут о-очень даже громко, — огрызнулся Пит. — Разговаривать придется где-то в другом месте. Ну что, вернемся домой? Или, может, ну его? Как-нибудь в другой раз?

— Что, опять? Ну уж нет, — возмутилась Энни. — Сколько можно переносить? И не будет у меня другого раза, по крайней мере, до Рождества.

— Но до Рождества еще целых три месяца, — подняла глаза мать.

— Именно. Но я, смею заметить, работаю, — отрезала Энни.

Пит, живущий загадочной жизнью свободного художника, при этом ни в чем себе не отказывающий (его джинсы были от знаменитого римского кутюрье), заявил сестре, что нельзя стремиться всегда все делать самой. Пора переучиваться.

— И не подумаю, — отозвалась она. — Да, я все сама! И только благодаря этому добилась всего, что имею!

— Вот с этого места хотелось бы поподробнее!

— Дети, пожалуйста, — простонала миссис Эйвори, ковыряя лежавший перед ней на тарелке брусочек лазаньи с черной фасолью.

— Мы, конечно, можем вернуться домой и поговорить там, но ведь нам троим в твоей квартире просто не на что будет сесть. Может, поговорим на пустоши? Чем плохо? Найдем какое-нибудь местечко...

— Не нужно, — ответил Пит, — правда, не стоит. Для меня, если честно, это Божий промысел. Неловко было говорить, раз уж все пошло наперекосяк, но для того, чтоб приехать, мне пришлось в Лондоне кое-что отменить. Кое-что очень важное. Если можно, давайте-ка на сегодня поставим точку. Мне действительно пора, так я, может, еще успею. Мамуль, ты же не собираешься прямо сегодня умирать? Выглядишь ты замечательно. Мы повидались, пообедали вместе, это ведь тоже важно, правда? А теперь давай-ка мы проводим тебя домой.

В голосе его слышались умиротворяющие и радостные нотки. Потом он метнул свирепый взгляд на сестру, ожесточенно листавшую ежедневник. Миссис Эйвори отложила вилку в сторону.