Адам Торп - Наемный солдат

Большим храбрецом Стюарт не был, однако солдат из него получился неплохой. Его отличало присутствие духа, остававшееся при нем даже в полной неразберихе боя. Люди, знавшие Стюарта, понимали, что в его темноватом прошлом ему доводилось совершать поступки далеко не заурядные; но вообще говоря, его репутация целиком зиждилась на событиях слишком давних, и нынешние знакомые Стюарта ничего о них знать не могли, даже по слухам. Прошлое Стюарта представляло собой лежащую в потайном ящичке закрытую книгу, а факты общеизвестные сводились к тому, что он служил на Суэце, в Адене и Конго, что получил довольно серьезное лицевое ранение, оставившее шрам, который тянулся от рта до левого уха и, когда Стюарт улыбался (а улыбался он, отдадим ему должное, довольно часто), перекашивал все лицо, — и что он хладнокровно убил человека.

Последнее было не слухом, а фактом и потому не имело мрачного романтического обаяния, присущего домыслам подобного рода: это был факт нимало не зловещий и ничем особо не примечательный, да к тому же и сообщал о нем сам Стюарт — после того как выпивал в пабе «Красный лев» определенное количество кружек, — причем сообщал с таким постоянством, что и бармена, и завсегдатаев паба сказанное повергало скорее в тоску, чем в ужас.

— Я убил человека, — вдруг, ни с того ни с сего произносил Стюарт, подбочениваясь одной рукой и поворачиваясь на табурете, — локоть оттопырен, глаза не отрываются от лица ближайшего соседа справа или слева, другая рука так и сжимает керамическую кружку, которую в пабе держат специально для него, на крючке, что торчит из стены над ящичком с мелочью, и на которой изображена старинная сельская усадьба, никем пока не опознанная (некоторые, правда, уверяли, будто это Чатсуорт, но по той лишь причине, что видели по телевизору снятый там фильм). — Хладнокровно убил человека. Война.

Последнее слово произносится негромко и, как считают некоторые, для того чтобы успокоить нервы слушателя, каковым неизменно оказывается человек, заглянувший в паб впервые. Лицо Стюарта, хоть и добродушное, портит не только неспособность улыбаться, не кривясь, но и то, как посажены на нем глаза, а посажены они слишком глубоко, чтобы можно было толком различить их грубовато-прямой взгляд. Глаза у него зеленые, но иногда темнеют. Никто не может с полной уверенностью объяснить, почему Стюарт, несклонный, как правило, распространяться о своем солдатском прошлом, вдруг открывает (при определенном градусе опьянения) свои карты, да так грубо и резко, точно нажимает на кнопку выкидного ножа. И ведь ничего больше он на эту тему не говорит — лезвие ножа возвращается в рукоять, и на смену ему приходят, какие бы вопросы ни задавал Стюарту его случайный собеседник, общие дубоватые рассуждения о политике и о том, что миру, мол, нужна хорошая встряска, форс-мажор ему нужен, вот что, да резкие выпады по адресу нынешней молодежи.

Друзей у Стюарта нет — но это тоже факт скорее предположительный, чем достоверно известный. Отслужив в Конго (наемником, как думают многие), он вернулся домой и застал мать при смерти, а сестру беременной — от кого, она не знала. Мать умерла, сестра перебралась на север Шотландии, живет там теперь с ребенком и рабочим-бурильщиком (не отцом ребенка), а Стюарту достался в наследство дом. Дом этот, стоящий несколько в стороне от затененной листвой скромной гравийной дороги, за низкой изгородью, образованной тщедушными кустами кипарисовика, понемногу обрастает оснасткой: недаром хозяин целыми днями возится в спальне для гостей со всякими электронными штучками. Впрочем, гостей у Стюарта не бывает, да и сам он редко где-либо задерживается, хотя по вторникам, четвергам и субботам его всегда можно увидеть неподалеку от дома, в «Красном льве», который он окидывает таким взглядом, точно маленький этот мирок — его закадычный, пожизненный товарищ, привычное пристанище.

Тем завсегдатаям паба, что выпивали с ним — а скупостью он не отличался, — Стюарт нравился, но лишь в пределах данной декорации, в пределах паба. В определенном смысле Стюарт был актером — всеми любим, пока не сойдет со сцены, а как только сойдет, ему и доверять перестают, и всячески его избегают. Кое-кто из посетителей, те что повдумчивее, гадали, что, собственно, значит это его «хладнокровно» — сам Стюарт объяснений никаких не давал, а пересуды, которым посетители предавались в его отсутствие, так и не позволили выработать сколько-нибудь удовлетворительного определения, впрочем, бармен рискнул выдвинуть теорию, согласно которой Стюарт застрелил в Конго безоружного «туземца», — эта теория подтвердила для большинства слушателей принципиальную безвредность загадочного поступка, совершенного бог весть когда и обретшего драматичность лишь из-за того, как Стюарт о нем рассказывал (или отказывался рассказывать, что, пожалуй, вернее).

О чем не знали те, кому доводилось слышать его заразительный смех и неторопливые разговоры, так это о том, с какой суровостью судил себя он сам. И не в том дело, что ему снились кошмары, плод воспоминаний о летящих по воздуху, окровавленных, оторванных взрывом руках и ногах, о груде детских ботиночек (еще зашнурованных — это было единственное, что осталось от попытавшихся избежать встречи с повстанцами учеников миссионерской школы), о разрозненных бешеных перестрелках, вспыхивавших то там, то сям в гуще гигантских влажных листьев, среди болотных испарений, — такие видения посещали каждого из завсегдатаев «Красного льва», даже тех, кто всегда вел жизнь тихую и безгрешную. Но тот мачете, что рассадил щеку Стюарта, держал в руке конкретный человек, и он убил этого человека единственной пулей, выстрелил в летевшую по лесу широкую спину. Смысл, который Стюарт вкладывал в слово «хладнокровно», был одновременно и уже, и шире любого определения, какими обменивались в его отсутствие завсегдатаи: он стрелял в спину . Да, тот человек желал ему смерти, надолго обратил его рот в способную лишь шлепать губами никчемность, и все же Стюарт какой-то миг еще прикидывал — не пощадить ли его? Сознание Стюарта, потрясенное и внезапным столкновением, и болью, желая, быть может, бежать от кошмара, в который обратился вещный мир, отстранилось от горячки боя, от ужаса нападения и спокойно оценило происходившее. Гладкой мускулистой спине потребовалась целая вечность, чтобы зигзагами проскочить плотный подлесок, — не исключено, впрочем, что прошло лишь несколько секунд, прежде чем Стюарт, тщательно взвесив все возможности, нажал на курок и увидел, как бежавший исчез из глаз, точно свалившись в леопардовую ловушку. И в эти секунды холодная кровь омыла сознание Стюарта так же обильно, как омывала ему зубы горячая, бившая изо рта и смешивавшаяся с потом на ключицах.