Доминик Ногез - Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

— Весьма показательно!

Я вынырнул из своих размышлений.

— Вы ищете лишь забавные или радостные события, — продолжал он. — Первая незамужняя женщина-министр, первый стриптиз… Если вы позволите мне быть откровенным, я скажу, что у вас на удивление незамутненный взгляд — утренний, так сказать.

— А есть и другой?

— Конечно, сумеречный. Вот, взгляните, — сказал он, осторожно вынимая сложенный листок бумаги из внутреннего кармана пиджака, — я тоже позабавился, составляя вопросы на тему «Когда впервые?..».

Я развернул листок и прочитал:

«Когда впервые на дорогах Франции число жертв автокатастроф составило 100 человек в день?»

«Когда во Франции впервые была отменена доставка воскресных газет?»

«Когда во французских городах впервые упразднили трамвайное движение, которое сейчас снова пытаются вернуть из-за огромных транспортных пробок и загрязнения окружающей среды?»

«Когда впервые в XX веке число жертв геноцида превысило сто тысяч человек?»

«Когда впервые появились озоновые дыры в атмосфере Земли?»

«Когда от СПИДа впервые умер ребенок?»

— Очевидно, — пробормотал я, — это гораздо менее пикантно.

Мысль о том, что дела в нашем мире не идут grosso modo [28] В общих чертах (итал.) . — Примеч. ред. все лучше и лучше, была мне неприятна. Гораздо охотнее я верил в красивые фразы о прогрессе.

Мы спорили об этом добрую четверть часа, особенно напирая на грядущий век.

— И кроме всего прочего, — заявил Моравски, — вы со своими «первыми разами» забываете о последних. А их все больше и больше, можете мне поверить!

— Такова жизнь!

— Вернее, таков определенный взгляд на жизнь!

— Равномерное чередование периодов развития и упадка — разве не таким представляли греческие мудрецы путь человечества?

— Это не довод. Нынешнее положение вещей не имеет ничего общего с «равномерным чередованием». Это разрушительный вихрь, сметающий все на своем пути, это хаос!

— Вы можете предложить другое решение?

— Да. Но люди сочтут его неприемлемым. Нужно четко взвешивать все «за» и «против» и заменять старое новым только в том случае, если есть стопроцентная уверенность, что новое будет лучше.

— Но разве так не делается?

— Вы хотите сказать, что дешевые «хрущевки», которые в обязательном порядке придется сносить через тридцать лет, лучше, чем строения периода Османа? [29] Бульвар Осман в Париже проложен и застроен в эпоху Наполеона III (2-я половина XIX века). — Примеч. ред. Что видеомагнитофоны лучше широких экранов немого кино? Что современная повальная одержимость педофилией лучше утонченных развлечений эпохи Регентства?

— Вы сравниваете несравнимые вещи!

— …и что наши современные загрязненные океаны лучше, чем «бессчетные улыбки моря» ваших любимых греков?

Он наконец остановился. Я счел нужным выразить сомнение (хороший вариант, когда нечего возразить по существу):

— Кто на данный момент может сказать, что одно лучше другого? Зачастую требуется очень долгое время, чтобы оценить преимущества нового изобретения.

— Об этом можете мне не говорить. Но большинство открытий, сделанных за последние пятьдесят лет, вошли в жизнь без того, чтобы кто-то удосужился спросить нашего мнения об этом, и даже без того, чтобы сами славные изобретатели взяли на себя труд просчитать все последствия внедрения своих гениальных идей!

— Но…

— Хотите примеров? Безудержный рост производства автомобилей, атомные электростанции, сооружение этих дурацких кроличьих клеток в предместьях, телевидение…

— Телевидение?

— Простите, я увлекся.

— Во всяком случае, — сказал я, поднимаясь и собираясь прощаться, — если перемены, на первый взгляд положительные, могут вызвать долгую череду катастрофических последствий, то кто знает — возможно, те перемены, которые на первый взгляд ничего хорошего в себе не несут, могут в конечном счете обернуться благом? И даже те, которые постфактум кажутся неудачными, — не могут ли они, постпостфактум, оказаться весьма успешными?

— Ну что ж, — ответил Моравски с кислой усмешкой, — тогда для того, чтобы судить объективно, придется ждать до конца времен. Но все равно мы с вами ничего об этом не узнаем — разве что свершится чудо.

Вернувшись в зал периодики, мы разошлись: он направился к своей конторке, я — к справочникам. Мне еще нужно было кое-что уточнить, особенно в вопросах про верхнюю прокладку цилиндра и нобелевского лауреата из Гватемалы.

Внезапно мое внимание привлек высокий бородатый старик, сидевший почти напротив меня, погрузившись в чтение тома in quarto, [30] Большого формата (лат.) . — Примеч. ред. который он держал обеими руками. Еще с полдюжины других томов стопкой лежали перед ним. Я удивился, заметив, как верхняя часть его тела содрогается, но, присмотревшись получше и различив его зубы, обнажившиеся в гуще бороды, я понял, что он смеется. Не тем мимолетным смехом, который мог быть вызван анекдотом или остроумным замечанием, но равномерным, негромким смехом, который длился минимум с полминуты и казался неудержимым. Это книга, которую он держал в руках, так развеселила его. Я напрасно пытался различить заголовок: буквы на темной обложке были слишком мелкими.

Я возобновил свои поиски — оказавшиеся тщетными, — посвященные прокладке цилиндра, потом, чтобы не остаться в проигрыше, раскопал 8-й том «Универсальной энциклопедии» (от «Греков» до «Интереса»), чтобы узнать побольше о гватемальской литературе. Когда я вернулся на свое место, старик все еще продолжал смеяться тем же ритмичным смехом, но на сей раз он держал в руках, усеянных пигментными пятнышками, маленький тонкий томик in octavo [31] Малого формата (лат.) . — Примеч. ред. в красном переплете.

У меня возникло подозрение, что у него просто какая-то разновидность нервного тика, и абсолютно неважно, что он читает. Но я ошибся, ибо через некоторое время, в течение которого он выдерживал паузу между книгами, он вынул из папки газету (на последней полосе я с легкой горечью разглядел фотографию Прюн) и довольно долго читал ее с совершенно бесстрастным лицом.

Впрочем, мне некогда было продолжать наблюдения — был уже полдень. Я вспомнил, что Эглантина приезжает обедать домой. Однако я отказался от идеи заехать к ее родителям и, слегка махнув рукой Жану Моравски (тот в ответ помахал мне листком, который я ему оставил, давая понять, что он о нем не забыл и уже над ним работает), вышел и отправился на улицу Жирардена.

По дороге я остановился перед мясной лавкой Лекселлена, чтобы купить две порции телячьей печенки и пучок петрушки. Мадам Лекселлен конечно же нашла очередной повод попилить мужа:

— Двести восемьдесят граммов на двоих? Да это же на один укус! Мсье Лекселлену срочно нужны очки!