Доминик Ногез - Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

ПОСЛЕ БЕШЕНОЙ КОРОВЫ — ПИСАТЕЛЬ!

Не имело смысла уточнять: «бешеный писатель» по аналогии с «бешеной коровой» — это был б плеоназм. Литературные амбиции сегодня — бедствие пострашнее любой эпидемии.

ТРЕБУЕМ УСТРОИТЬ ЗАБОЙ СКОТА

В ПОДОЗРИТЕЛЬНЫХ СТАДАХ!

Всякий издательский дом, давший приют индивидууму, которого личные и родовые признаки позволяли идентифицировать как писателя, должен был установить время и порядок процедуры истребления данной разновидности скота.

ОСТАНОВИМ ЛИТЕРАТУРНУЮ ЭПИДЕМИЮ!

ЗАЩИТИМ СЕБЯ!

ЗАЩИТИМ НАШИХ ДЕТЕЙ!

Присоединяйтесь к нам — вступайте в КББП

КОМИТЕТ ПО БОРЬБЕ

С БЕШЕНЫМИ ПИСАТЕЛЯМИ!

«Бешеными» в последней строке было зачеркнуто — что коварно указывало на тавтологию, в стиле Деррида. [51] Деррида, Жак (1930–2004) — французский философ-деконструктивист. — Примеч. ред.

Справа внизу был нарисован розовый цветок, окруженный маленькими буквами: «Содружество фуксии». Я тут же понял, что красноносые распространители листовок — мои старые знакомые, заговорщики из «Таверны» мэтра Кантера. Несмотря на клоунский грим, я вскоре узнал мотоциклиста. Потом с трудом протолкался к входу. Но внутри магазина оказалось гораздо меньше народу, чем снаружи. Маршаль, сидя в окружении сложенных в стопки экземпляров своего последнего романа, с вежливо-скучающим видом ожидал покупателей. Владелец магазина, стоя рядом с ним, изредка пытался развлечь его короткими шутливыми репликами. Дамы пожирали его глазами, потом отваживались приблизиться к стопкам книг, хватали их, рассматривали обложку, открывали страницу с биографическими данными, чтобы выяснить возраст автора, взвешивали в ладонях, перелистывали, ощупывали — и, конечно, прежде всего смотрели на цену.

Все это сопровождалось негромким гулом голосов, который вдруг резко оборвался. Чей-то могучий, гулкий и рокочущий голос — такими, должно быть, обладали Боссюэ, Дантон и Жорес, [52] Дантон, Жорж-Жак (1759–1794) — французский политический деятель, после 10 августа 1792 г. — министр юстиции, казнен по обвинению в приверженности доктрине умеренных. Жорес, Жан (1859–1914) — руководитель Французской социалистической партии, основатель газеты «Юманите». — Примеч. ред. — прогремел, перекрывая болтовню и перешептывания:

— Мелкие засранцы! Заморыши недоделанные! То, чем вы занимаетесь, — просто гнусность! Я подошел к двери, чтобы разглядеть оратора. Это оказалось нетрудно, поскольку он был очень высоким. Изрыгая ругательства, он одновременно обнимал прижавшуюся к нему хорошенькую мулатку, которую я недавно видел в кафе и теперь мгновенно узнал, — хотя и не без некоторого удивления. Последнее обстоятельство делало его обличительные речи не слишком убедительными: нельзя полностью поверить в возмущение человека, наслаждающегося плотскими удовольствиями (слово «плотские» моментально приходило на ум при виде лица молодой женщины: она напрасно пыталась делать вид, будто встревожена скандалом, — на самом деле в ее лице с пухлыми губами, обнажавшими великолепные зубы, и черными глазами на фоне молочно-шоколадной кожи читался явный вызов).

Обличения верзилы были в первую очередь адресованы юному бунтарю, в котором я по его смеху узнал предводителя группы. Чем больше разорялся противник, тем громче тот смеялся. На его круглом кукольном личике читался лукавый ум и в то же время искренность, что не могло не вызывать симпатии. К тому же после двух-трех высказываний вроде: «Вы думаете, цыплятки, что вы расшатываете систему? Пытаясь высмеять единственную интеллектуальную деятельность, еще не подогнанную под единый формат, вы, как самые вульгарные наемные писаки, помогаете этой уравниловке!» — оратор отбросил весь свой пафос, и стало ясно, что он, как и недовольные молодые люди, просто играет в этом фарсе свою роль.

По правде говоря, «системе» и впрямь не стоило тратить силы на разоблачение столь немногочисленного и безобидного сборища. Инцидент исчерпался сам собой, когда юная мулатка, побледнев от гнева, обеими руками вцепилась в своего спутника, чтобы вытащить его из толпы и из дискуссии. Когда они удалились, предводитель «Содружества фуксии» бросил вслед, как последнее оскорбление, встреченное хохотом собратьев:

— Перо вам в руки!

В ответ послышалось: «К станку!» и «Шутники, мать вашу!», — в полный голос выкрикнутые обличителем, после чего он скрылся из виду, и на этом все кончилось.

Почти сразу из магазина донесся хлопок пробки от бутылки шампанского — такой громкий, что его услышали снаружи. Этот звук возымел действие: все, кто еще пребывал в нерешительности или задержался, слушая спорщиков, теперь вдруг разом захотели войти. В толчее были опрокинуты стеллаж с открытками, на которых красовались различные афоризмы, и стопка книг Александра Жардена. Множество дам наконец решилось инвестировать свои финансы в литературу — «кому-нибудь в подарок», — в результате образовалась очередь; писатель раздавал автографы — усы у него топорщились; владелец магазина, расплываясь в улыбках, пробивал чеки; служащий проворно заворачивал книги в подарочные упаковки; и наконец, словно в возмещение, одна из девушек-продавщиц протягивала покупательнице бокал с «шампанским» (на самом деле — игристым «Вуврэ»). Иногда, если покупательница была молоденькой, автор поднимал на нее глаза и, распушив усы, отваживался произнести несколько любезностей.

Я с трудом протолкался наружу. Решив разделить вечер поровну между двумя литературными событиями, я поспешил на улицу Буссика, где к тому же назначил встречу Мартену, моему приятелю-историку. Приходскую церковь, где должна была состояться очередная презентация, оказалось довольно сложно найти: она находилась в самой глубине двора, за рядами мусорных баков. В просторном зале было множество окон, но лучи закатного солнца освещали лишь обшарпанные стены, выщербленную плитку, ряды школьных парт и на одной из них, возле рядов желтых пластиковых стаканчиков и прямоугольных пакетов (с вином или апельсиновым соком — было непонятно, поскольку еще никто не решался себе налить), три стопки тоненьких беленьких книжечек, рядом с которыми сидела дама, готовая их подписать, но основная масса читателей пока оставалась лишь потенциальной.

Среди немногочисленных присутствующих, помимо тучной дамы в шапке из выдры и с небольшими усиками (очевидно, матери поэтессы), я тут же заметил своего друга Филибера. Впрочем, его трудно было не заметить — он стоял прямо позади виновницы торжества, склонившись над ее плечом, и нашептывал ей на ухо какие-то нескончаемые речи, заставлявшие улыбаться и его самого, и ее — хотя и гораздо сдержаннее.