Доминик Ногез - Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

Спустя несколько секунд я с трудом выдавил пару фраз, чтобы извиниться за нашу рассеянность, и, обратившись к Эглантине, сказал, что нам нужно вернуться к ее родителям за фотографией.

— Я поеду с вами, — сказал комиссар, резко поднимаясь. — Нужно будет записать ваши показания. Жозеф! — закричал он, обращаясь к рыжему малому, который дремал за конторкой. — Соедините меня с судьей Дессейном!

В машине, пожевывая «Тоскану», кончик которой ему все никак не удавалось зажечь, Клюзо спросил, как там моя работа. Я подумал, что он хочет прочитать репортаж, который я о нем написал. Оказалось, нет — он просто хотел порекомендовать мне других подходящих кандидатов для интервью. «Но только не какая-нибудь городская знаменитость — ни в коем разе! Лучше всего кто-нибудь, кто хорошо знает город, всю его подноготную, так сказать!»

Он хохотнул и после некоторого молчания, нарушаемого лишь попыхиванием его сигары, уверенно заявил:

— Лазур, смотритель кладбища Сен-Аматр.

У дома родителей Эглантины мы вышли, но сама она, извинившись, сказала, что ей пора на работу: она и так уже опаздывает.

— Чем она занимается, ваша подружка? — спросил Клюзо, когда мы переходили улицу Пюи-де-Дам.

— Работает в мэрии, в отделе культуры.

— Она симпатичная.

Одурманенная анестезией, Эглантина почти не раскрывала рта. Так что, надо полагать, Клюзо ограничился чисто внешним впечатлением о ней.

Из-за облаков неожиданно выглянуло солнце, и в его лучах фасад дома, окаймленный первоцветами, показался очень живописным. Один луч упал прямо на комиссара, и я заметил, что волосы у него крашеные.

Открыла нам мадам Дюперрон. Она была страшно взволнована. Киднепперы только что звонили снова. К великому сожалению, мужа не было дома — он был на школьном совете. Она не знала, что отвечать. Они хамили ей, называя «мамашей» и даже «цаплей».

— Цаплей? — хором спросили мы с комиссаром.

Она прикусила губу, очевидно жалея, что проговорилась. Пришлось долго настаивать, прежде чем она созналась, что таково ее прозвище среди учеников лицея Жака Амьо. А почему именно Цапля? Она покраснела и притворилась, что ей об этом ничего неизвестно.

— Что ж, придется навестить директора лицея, — пробормотал себе под нос комиссар.

Он не казался чересчур обеспокоенным. Без сомнения, это было внутреннее дело, произошедшее в стенах лицея. Он спросил мадам Дюперрон, есть ли у нее школьные фотографии дочери. Когда она ушла на второй этаж, чтобы поискать, зазвонил телефон. Комиссар не колеблясь схватил трубку и стал слушать, ничего не говоря. Через несколько секунд он положил трубку на место:

— Любители.

Мадам Дюперрон вернулась с фотографиями в руках.

— Выкуп в пять тысяч евро? Любители! — повторил комиссар. — Как, когда и где они хотели его получить?

— Но как раз этого они и не сказали! Они еще перезвонят.

Мне показалось, что Клюзо не изучает фотографии, а скорее рассматривает ради удовольствия. Должно быть, он был близорук: самую большую фотографию держал буквально в десяти сантиметрах от глаз.

— Да, я с ней знаком… Прюн, — наконец произнес он. — Название «Филлоксера» вам ни о чем не говорит?

— Это бар, — вполголоса произнес я, чтобы положить конец подробным объяснениям профессора словесности о болезнях виноградной лозы.

Нет, никогда, совершенно точно — никогда, бедная женщина не слышала разговоров об этом заведении. Комиссар также спросил, давали ли мы объявление в газете об исчезновении Прюн. Нет. Стоило бы это сделать, сказал он.

— Поместить большое фото — вот это, например, — предложил он, протягивая мне большую фотографию анфас. Это может помочь в сборе информации и внушит страх мелким засранцам, которые замутили эту бодягу.

Я как раз должен был встретиться за завтраком с Филибером из «Йоннского республиканца», так что эту миссию возложили на меня.

— Я вас отвезу, — пообещал комиссар, вызвав свою машину по мобильному. — А вы, мадам, оставайтесь у телефона. Когда они перезвонят, говорите с ними спокойно и как можно дольше. Мы их засечем. Малейшая деталь может иметь значение. Думаю, даже при небольшом везении нам удастся поймать их довольно быстро, тем более что они, кажется, полные придурки.

Машина с полицейскими номерами прибыла довольно быстро и, мигая красными огнями, доставила нас по Парижской улице к круглой площади, на которой комиссар меня высадил. Сам он собирался ехать в лицей. Я пешком дошел до редакции «Йоннского республиканца» — по улице Мигрени, чье название, наряду с переулком Господа Милостивого в Арс-ан-Ре, улицей Трех Лиц (сплошь состоящей из лестниц) в Малосене и Комической улицей в недалеко расположенном Сомюре, всегда казалось мне одним из самых очаровательных (и самых загадочных), какие я только знал.

Филибера не оказалось в его кабинете — точнее, в одном из закутков огромного редакционного зала, почти пустого в этот час, в котором стоял его компьютер и который я всегда безошибочно находил по гигантскому фикусу, принесенному на работу его соседкой, занимавшейся составлением гороскопов. Немного подождав, я уселся в его крутящееся кресло. Передо мной на экране мельтешили заголовки коротеньких текстов из раздела «Местные новости», сопровождаемых фотографиями и предназначенных для отправки на верстку. Без зазрения совести я раньше всех узнал о том, что «драчливый супруг из Бейна наказан за рукоприкладство». Речь шла о супружеской паре с двадцатисемилетним стажем. 5 мая Ивонне С., жалобщице, были нанесены побои ее супругом Эктором. Изначальной причиной ссоры была муха, которую он прихлопнул на экране телевизора, по которому супруга в тот момент смотрела «Пламя любви». Та сделала ему «замечание», и, слово за слово, дело дошло до объявления супруги о разводе, за которым и последовали побои мужа. Медицинское заключение констатировало наличие четырех синяков на правой груди. Адвокат мужа, мадам Людивин Гарапонд, указала на деспотизм супруги: «Именно она в этой семье „носила брюки“». [17] Французская поговорка, означающая «быть главой семьи». — Примеч. ред.

Но суд ее не поддержал и приговорил Эктора С. к двум месяцам тюремного заключения условно, с выплатой 300 евро в качестве возмещения морального ущерба, нанесенного жертве, и 375 евро судебных издержек. «Так что в данном случае, — заключал анонимный автор заметки (был ли это милейший Филибер?), — ему пришлось носить дурацкий колпак».

Я уже собирался углубиться в драматическое повествование о том, как утонул непослушный мальчик из Линьи-ле-Шатель, или в программу праздника, который должен был состояться в ближайшее воскресенье в Пуайи-сюр-Серейн («Жареные мидии, распродажи инвентаря, дефиле тракторов!»), когда на плечо мне опустилась чья-то рука, — это оказался незаметно вошедший Филибер.