Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

— Гляди в оба! — предупредил водолаз. — Тут крыс несметно. Какая-то особая порода вывелась, мутанты, помесь с бульдогом. Громаднейшие! С бочку! Злые, как дьяволы! Шайтаны! Набросятся всей бандой — спасенья нет. Тут недавно эти зверюги сожрали грузчика вчистую, с кишками, только и осталось от несчастного человека, что — докерская каска, да и ту внутри обгрызли, подкладку то есть, сальная потому что от головы. И что характерно: грузчик этот — единственный трезвенник в бригаде. У крыс, знаешь, свой вкус.

— Значит, нас эти твари не тронут, — высказал утешительное умозаключение Загинайло, зорко вглядываясь в тенистые места у стен пакгаузов, где, казалось, шевелились толстые, как тавровые балки, хвосты.

Наконец они достигли края пирса, тут он обрывался. Последний в шеренге фонарь светил тускло. Сирота-фонарь. Дальше — мрак, залив.

— Тут спуск, — указал водолаз. — Скользко, как по ледяной горке скатимся. Иди за мной след в след. Ни шагу в сторону, а то искупаешься, и вытрезвителя не надо, — предупредил он Загинайло.

— Пойдем, как Иисус Христос по морю ходил.

Абдураимов спустился по обледенелым ступеням к воде и смело ступил на понтонную дорожку, которая представляла из себя довольно-таки простую конструкцию, а именно: соединенные доски, положенные поверху на плавучие барабаны. Этот непритязательный понтонный мостик был наведен через залив, простирался чуть не на милю, по нему водолазы и переправлялись на свой рабочий плотик, где в хибарке, построенной из так называемого плавуна, хранилось их водолазное имущество. Загинайло не без опаски ступил на эту в буквальном смысле слова скользкую дорожку: настил из одной обледенелой доски, которая шаталась туда-сюда и брыкалась при каждом его шаге, а то и погружалась под воду; он уж промочил ноги в коротких флотских ботинках. Все равно что по качелям гулять над бездной. Абдураимов уверенно шагал впереди, возглавляя это шествие по водам, казалось, он даже не смотрел себе под ноги, он и с завязанными глазами, при полном отсутствии сознания, не дрогнув, ни разу не оступясь, благополучно добрался бы до своего, затерянного во мраке залива, плотика.

— Вот и дошлепали! — объявил водолаз, взбираясь на плот. — Лезь, не дрейфь, крепок, как скала! На четырех китах стоит. Берлога на месте, печь затопим, дров тут на три полярных зимовки!

Загинайло попал на плот легко и удивился его прочности. Плот был завален припасенным на зиму топливом, на нем и вокруг него громоздились торосы из досок и бревен, выловленных в заливе. Из этой дровяной горы торчала крыша хибары, похожая на железную кепку с плоским козырьком, как будто сейчас скажет, как хулиган: «Эй, ты! Закурить есть?» Пролезть к этому убежищу, не сломав себе шею, могли только опытные скалолазы. Но Загинайло вслед за Абдураимовым, цепляясь за доски, быстро достиг хибары. Дверь открывалась немудреным образом: ударом ноги. Замок отщелкивался и впускал хозяина. В хибаре пахло резиной. У стен навалено водолазное снаряжение — скафандры, шлемы, шланги, баллоны, компрессоры, насосы и прочее. Два топчана, печь-буржуйка. Позеленелый самовар громадного размера, который вмещал в своем медном чреве, должно быть, ведер десять. Вещь необычайная, фантастическая!

— А! Что я тебе говорил! У нас, брат, есть на что посмотреть. Видишь, какая диковина! — закричал радостно Абдураимов, довольный, что ему есть, чем похвастаться. — Мы это чудище на дне нашли. Ему лет сто, я думаю. Купеческий. Отчистили, отдраили, пустили в ход. На всю нашу водолазную бригаду хватает. Э, чего только на дне тут не валяется! — продолжал на повышенно-восторженных тонах Абдураимов. — Ты не поверишь, фургонами в антиквариат сдаем. Вот где — золотое дно! В прямом смысле. Миллионером можно стать. Запросто. И стали б. Если б мои гаврики не пропивали все до копейки. Алкоголизм — наша беда. Горе да и только! Профессиональная болезнь водолазов, какая, как ты думаешь? — спросил у Загинайло, хмуро прищурясь, Абдураимов. — Кессонная болезнь? Э, нет! Это, это! — Абдураимов щелкнул себя пальцем по шее под подбородком. — Что, зябко? — заметил он, увидев, как Загинайло передернул своими широкими плечами. — Погоди, сейчас тут будет Ташкент. — Абдураимов, взяв топор, вышел наружу.

Вскоре он принес громадную охапку нарубленных досок. В буржуйке заревел огонь, жадно пожирая обрубки, которые совал ему в красный, ненасытный рот, сидя на корточках, Абдураимов.

— То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя, — запел он устрашающим, слышным на всё Балтийское море, громовым голосом.

— Ты храпи, а я у огня подежурю, — сказал он Загинайло. — Потом тебя разбужу. Полночи я, полночи — ты. Так и спи в шинели, ватник еще бери, а хочешь — два рваных одеяла из чьей-то шерсти, может, вымершего мамонта, не знаю. Подушки тебе не надо, череп — это ведь кость, зачем ему подушка? Баллон под башку положи, он хоть и железный, а мягкий, с ржавчиной, ничего, не жестко, я сплю, не жалуюсь. Там и вмятина от моей головы есть. Голову баловать нельзя, а то как вата будет, изнежится на пух-перьях, мозг испортится, скиснет, не будет в нем мужской доблести. И так-то ума — икринка, а на пуху будешь спать — совсем круглым идиотом станешь. Как персы. Почитай Геродота.

Загинайло, не слушая болтовню водолаза, лег на топчане, ближнем к печке, и сразу уснул. Ему снилось, или он сквозь сон чувствовал, как плотик кряхтит, покачивается, а под ним булькает и хлюпает что-то, ворочается какое-то гигантское морское чудовище, кит, не кит, левиафан, пасть разинул, из пасти потоком хлещет бурная, вихрастая вода, как в пробоину, с жутким грохотом, он один в отсеке. «Срочное погружение!» — слышит он команду. Лодка проваливается на глубину, сосущая пустота в сердце… Скорей — водолазный костюм! Шлем завинчен неплотно, и вода хлещет под шлем в щель, дышать нечем, задыхается, всё… И лодка начинает валиться набок, опрокидывается, резкий толчок, удар о грунт…

Загинайло очнулся. Абдураимов, бригадир водолазов, мурманский орел, тряс его за плечо.

— На вахту, кочегар! — кричал он. — Держи огонь в топке. Я готов, сдох, глаза, как гири. Только вот головой на баллоне спать надоело. Это тебе в новинку, а мне скучно. Булыган бы какой найти. Святослав камень себе под голову подкладывал. Суворов с него пример брал. Великий полководец, да. Но с Тимуром ему не сравниться. Это, знаешь, смешно. Рядом с Тимуром он просто букашка… — так, бредя на эту тему мужского изголовья, которая к нему привязалась, будто какая-то особая водолазная мания, Абдураимов повалился на другой топчан и захрапел богатырским храпом.

Загинайло и не жалел, что вынужден бодрствовать. По крайней мере, кошмары не мучают. А кошмары мучили не только его, весь Северный флот страдал страхом и ужасом во время сна, в бессознательный период своей жизни, когда душа человека беззащитна перед демонами, которых насылает Арктика. Коллективная душа флота, от адмирала-командующего до матроса, погрузясь в сон, ревела от ужаса, как сирена. Как будто сторожевой корабль, схваченный неведомым течением, с неодолимой силой уносило в черные воды Ледовитого Океана на верную гибель, и он кричал, кричал страшным криком… Загинайло, и покинув флот, остался частицей этой души, и власть общего кошмара угнетала его и тут, вдали от Севера. Он присел у раскрытой дверцы, закурил и смотрел на огонь. Он любил смотреть на огонь. «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем» — вспомнилось ему заученное в школе. Заготовленное водолазом топливо кончилось, Загинайло сжег последнюю щепку. Он взял топор и вышел. Ветер зверел, штормовой ветер, залив шевелился в темноте, на плот со всех сторон с лязгом наползали громадные льдины, зеленоватые чудовища, но им было не преодолеть защитные сооружения из досок и бревен, эти неприступные бастионы, льдины-чудища ломались, треща, отступали, а вода толкала их сзади, гнал на приступ ветер, и некуда им было деться. Взломанный штормом лед шел сюда, на штурм плотика, со всего залива.