Петер Вебер - Вокзальная проза

Над следующим помещением было написано: «Море». Там стоял огромный аквариум, в котором скользили по поверхности бледные, не окрещенные еще младенцы. Затем я очутился в темном зале, где сильно пахло арабикой. Из тьмы проступили контуры черного паровоза. Ощупав кучи в тендере, я обнаружил не только запасы угля, но и изрядное количество необжаренного кофе. Паровоз, на который я вскарабкался, на самом деле представлял собой огромную кофеварку. Теперь я разглядел и множество фигур, которые безмолвно обслуживали сей агрегат. Одна половина котла была жарочным барабаном, куда закладывали зеленые кофейные бобы, другая — мельницей. Уголь лопатой забрасывали в топку, в кипятильных трубах нагревали воду и в виде пара направляли к дымовой трубе, заполненной свежемолотым кофе, пар проходил сквозь него и, сделавшись напитком, сбегал в емкость, связанную циркуляционным насосом с отоплением.

На этом месте я приостановил свои изыскания, ибо добрался до следующей световой надписи: « Из залов возникли вокзалы, из портов — аэропорты». Я отодвинул кожаную занавеску, ощутил на лице соленые ветры и, когда глаза мои привыкли к темноте, разглядел клиперы, груженные чаем и опиумом, ухмылку и выпяченные груди и кулаки носовых фигур. Волны накатывали откуда-то издалека, с шумным плеском набегали на берег, повторяясь до бесконечности. Я промчался по всем вокзальным помещениям Люцерна, Лейпцига, лондонского « Ливерпуль-стрит» и очутился перед стеклянной дверью. Она открылась, и я снова попал в торговый центр, где, вооружась своей карточкой, быстро пристроился к очереди в кассу, поскольку забыл заплатить за савойскую капусту.

Я записался в хор. Спевки проходят на колокольне, над залом, в лобной пазухе . Добраться туда можно по винтовым лестницам. Лишь тот, кто участвует в спевках, рано или поздно узрит домовый орган. Мы сотнями собираемся перед его фасадом. Я спрятался в заднем ряду, возле вторых басов. Хор исполняет старые попутные песни, все сплошь успокоительного звучания, каждый может не мешкая подхватить. В низких регистрах всегда держат один и тот же тон, для любой песни. Среди басов возможны временные перестановки, в их рядах порядок не слишком строгий, мы же обеспечиваем связь с избранной публикой, приглашаем ее подпевать. За пением в озабоченных умах крепнет убежденность, что лобная пазуха вкупе с хором и органом, как и прежде, остается инструментом руководства. Покуда наша публика верит, что силы искусства заняты делом, и подпевает хору, заботы ее не растут. В лицевой стене и впрямь размещается западное окно — отверстие на самом верху, через которое прежние смотрители наблюдали за всем происходящим на путях. Смотрители добирались до глаза — так они называли маленькую платформу с кроватью и письменным столом — по длинным лестницам, по двое устраивались там на несколько дней, по очереди выкрикивая через медные трубы указания прямо в ухо органисту, который своей игрой подгонял хор, хотя наигрывал лишь отдельные тоны — точки, черточки. Западное окно размещено так, что последние лучи летнего солнца можно с помощью зеркал направить в лобную пазуху , в соответствии с направлением солнечных лучей прочерчены и линии на полу, по которым мы строимся по сей день. Позднее в западный глаз вставили граненое стекло, оттого-то ныне свет в лобной пазухе воздвигает все новые храмы, всех цветов радуги, впрочем, за всем этим можно не без оснований заподозрить существование пучковой горелки и тех же световых эффектов, что заставляют солнце двигаться по стене за окнами терм, а нам ежедневно показывают в вестибюле, где находятся восток, юг, запад.

Бас — так мы называем самую толстую трубу органа — задает основной тон. Некогда бас звучал хрипло — слишком низкий потолок отражал звуковые волны, и слышна была в первую очередь квинта, а основной тон оставался как-то придавлен, не достигал полного звучания. Затем сквозь крышу пропустили каминную трубу, и, как гласит молва, единственный выход из вокзала ведет через это отверстие. По этой причине непрерывно требуются услуги трубочиста, ведь беглецов настигает бас, они падают в его трубу и в муках кончают там свои дни. Никто не в силах вообразить, что испытывает человек, которого сминает и расплющивает звук. Ежедневно днище труб подвергается осмотру. Для очистки два человека спускаются на канатах внутрь, прихватив с собой спальные мешки и провизию, потому что уже не раз поисковые группы сбивались в недрах органа с пути, соскальзывали вниз по стенам, калечились об острые язычки, заползали, чтобы укрыться от удавки низких басов, в трубки поменьше. Вот почему перед началом игры органист каждый раз окликает: «А кто у нас живет в басу?» — чтобы знать наверняка, что ни в органной, ни в каминной трубе нет никаких посторонних. Бас — это связующее звено между вокзалом и рельсами, давайте на минуту вообразим, что он заставляет рельсы петь, а поезда приводит в движение. Из разных стран съезжаются органисты, чтобы сыграть на наших басах, а музыка, написанная для этого инструмента, предвосхитила многое из того, что испытывают пассажиры и машинисты в скоростных поездах.

Пыхтящие морские змеи, губаны, трубящие ангелы, раздувающие паруса летящих кораблей, — домовый орган заполняет своей резьбой всю ширь, но по краям тонет в таинственном сумраке, и разглядеть его контуры мы толком не можем. Когда не играют и не репетируют, становится слышно, как скребут и намывают по всему фасаду, везде идет работа. Чтобы сохранять орган в грозном состоянии, принято перед каждой игрой подслащивать воздух. Однако влажно-сладкие ароматы подвергают трубки воздействию внутренней непогоды, покрывают их бирюзовой патиной, продувка разносит пыль и дым в самые отдаленные уголки органа, в самые мелкие трубы. Поэтому на съедение влажным ветрам оставляют несколько труб, вроде как ржавые закоулки на морских судах: на каждом корабле, как мы знаем, есть места, где ржавчине дозволено разгуляться во всю мочь, зато остальные части корабля непрерывно начищают, надраивают и заново окрашивают.

Про органиста можно сказать, что он обитает в органе, в сохранившейся колокольне, в соответствующих этажных перекрытиях, как в родной деревне. В перерывах он водит публику по внутренностям инструмента. Все трубы расположены согласно их размерам и громкости издаваемых звуков, самые толстые порой размещаются по центру, а порой, наоборот, по краям. Он демонстрирует поющую посуду, ведь орган проникает и в кухню; нажатием педали при содействии кухонного персонала, который поглаживает и увлажняет стекло, начинают звучать бутылочные горлышки, бокалы и горшки, чашки и керамические вазы. И вот уже изумленную публику потчуют домашним вином, после чего органист вкупе со своими гостями удаляется в исконное нутро органа, как он сам это называет, проходит через сумятицу лестниц, заглядывает в разные комнаты и комнатушки, демонстрирует столярные и токарные мастерские, на всем пути, как правило, приготовлены накрытые столы, вино течет рекой, ибо об истинных процессах публика не должна получить ни малейшего представления.