Жюльен Грак - Сумрачный красавец

И вдруг лес расступился, перед нами открылась широкая равнина, она тянулась в бесконечную даль, к цепи холмов, тонувших в тумане. И среди этой пустоши, в углублении, — словно лужайка с желтой травой, поблескивающей на склонах: озеро. Чистое, ясное, не потревоженное ветром, на исходе дня, когда уже показались звезды, — казалось, мы подступили к границе какого-то удивительного царства безмятежности, объятого неземным покоем, где ничто не встрепенется, не шелохнется, ни лист, ни ветка. Да, это был водоем, и взгляд зачарованно скользил по его плавно спускающимся вниз, к самому дну, берегам, — величавым берегам, с невысокими насыпями из мелкой гальки. И только одинокий утес, ощетинившийся деревьями, отбрасывал черную тень между этими безупречно гладкими, лоснящимися, как у лошади, боками. А на самой оконечности крутого утеса, во впадине мертвого озера и вместе с тем на краю неба, высился замок Роскер.

Пейзаж был такой необычной и такой захватывающей красоты, что мы, не сговариваясь, остановили обе машины на берегу озера и долго, без слов, любовались этим зрелищем. Крутые склоны утеса, ведущие вверх к развалинам, повсюду заросли густым, темным лесом, из которого местами выглядывали зеленые макушки деревьев, похожие на причудливые шпили и башенки. А на вершине этого каменного зубца, поднявшегося из черных вод, исходя багровыми в закатном свете, точно потоки крови, грудами камней из осыпавшихся стен, опоясанный у основания голубоватой полоской озерного тумана, повис над землей, застыл во времени замок, похожий на те призрачные, волшебно-розовые горы, что перед заходом солнца вырастают над облаками вместе с первыми звездами, в нездешнем свете.

Мы оставили машины у подножия утеса и начали взбираться вверх. Впереди, опережая нас на сотню шагов, поднималась Кристель, опиравшаяся на руку Аллана, вся в белом, легкая, как пушинка, и зачастую мы теряли их из виду в сгущавшихся сумерках, среди могучих деревьев. И когда они вдруг показывались на какой-нибудь прогалине, где еще осталось немного света, и Аллан указывал рукой на выступы кровли, "о и дело мелькавшие за завесой листвы, перед нам словно возникала романтическая гравюра в духе Гюстава Доре, где в лунном свете двое с необъяснимым упорством карабкаются вверх, к какой-нибудь крепости, столь же недостижимой, как волшебная гора.

Это очень древние развалины, сплошь заросшие деревьями и кустарником, которые в Бретани растут бурно, как в тропиках, заполняя любую выемку. Плющ свисал широкими покрывалами, в стенах вдруг открывались глубокие, как колодцы, отверстия, где темнела беспросветная чаща ветвей, — отверстия, буквально заткнутые дубом или исполинским платаном. Иногда над купой деревьев угрожающе вздымалась уцелевшая стена.

После того как мы отужинали, стало совсем темно. Там и сям вспыхивали огоньки сигарет. В воздухе разлилась восхитительная свежесть. Сейчас, когда лиц не было видно, голоса звучали как-то особенно чисто, без фальши. В наступившей тьме Ирэн почувствовала себя неуютно: во всяком случае, наивного бесстыдства у ней поубавилось. Аллан так занимал ее! Она прибегала ко всяким уловкам, пытаясь вытянуть из него какие-то воспоминания, какие-то сведения о его прежней жизни, — но Аллан с неподражаемой дерзостью уклонялся от ее наскоков. Тон Кристель сделался сухим — этот допрос, который она охотно провела бы сама, с глазу на глаз, сейчас совершался публично и с такой наивной бесцеремонностью, что она должна была выказать равнодушие к происходящему. Кроме того, ей, похоже, совсем не понравились простота, открытость, почти сердечность в отношениях Аллана с Жаком, товарищеских отношениях, которые так легко было объяснить совместными занятиями спортом. А Жак, очевидно, не находил ничего необычного в том, что люди сидят на площадке перед старым замком и беседуют при свете звезд. Жак — словно мотылек, которому изменяет чутье; но если до этой минуты он еще мог позволить себе обманываться, то здесь, среди древних стен, воздух такой разреженный, такой ненадежный, что крылья не удержат его, и он упадет с небес на землю. Вдобавок нельзя не заметить, что Анри будто задался целью во всем перечить жене, — это слышится в тоне его голоса, — и дать понять, что он заодно с Алланом и Кристель. Ирэн даже начинает сердиться. Маленькая группка людей оказалась среди таинственного ночного мрака, их любопытство обострено, уже несколько дней они ощущают неясную тревогу — и вот обозначаются полюса, проскакивает искра, — и между кем-то и кем-то выявляется взаимное притяжение, внезапно, ошеломляюще, непредсказуемо. И, в то время как вокруг льется любезная, непринужденная речь, я словно вижу в волшебном зеркале совсем другое: Жак, похожий на деревенского простофилю, и растрепанная, раскрасневшаяся, разъяренная Ирэн, они пугаются, сбиваются, не знают, что сказать, а перед ними сидят неожиданно сплотившиеся противники, с суровыми, как у судей, липами, — именно такие липа сейчас должны быть у Анри, Кристель и Аллана, сидящих в темноте, — в неслышном присутствии мойр, прядущих свою нить.

Что было дальше, я помню смутно; память сохранила навсегда лишь чьи-то мимолетные движения, случайно оброненные слова. Да и что такого необычного, по сути, было в этом пикнике? Но я вспоминаю о нем с каким-то детским восхищением. И потом, эта ночь была такой прекрасной, сводящей с ума. Пары, кружившие у замковых башен, были заняты лишь собой и соединены таинственной гармонией, словно плывущие по небу светила — это было похоже на сцену в саду из "Фауста". Подобно комете с сияющим хвостом, Аллан увлекал за собой менее подвижные звезды. И чары спадают, — в ночном покое каждый вновь обретает ясность мыслей, ровное дыхание.

Как сейчас вижу Аллана и Кристель, неторопливо поднимающихся на самый высокий из бастионов замка. Луна ощупывает лучами божественный лик деревьев, какой бывает у них ночью, вдохновенно неподвижный, словно лицо человека, спящего под звездным небом. Озеро светится в темноте, точно бледная заря в оковах льда: свет тихих вод заставляет расступиться даже самый густой ночной мрак, — он как прогалина в непроходимой чаще ночи.

Аллан рассказывает о ночных видах, которые когда-то поразили его: однажды в Индии, из заросшей деревьями долины, он увидел в лунном сиянии горную вершину — белесый треугольник, высунувший острие из тьмы, — и при попытке запрокинуть голову, так, чтобы получше разглядеть эту чудовищную игру природы, кровь отливала от лица. "И мне вдруг подумалось, что земля не может породить такое , что оно под покровом ночи спустилось откуда-то сверху и водворилось на этом месте — столь очевидным было несоответствие между землей и этим апокалипсическим видением. Кажется, у Жюля Верна есть история о том, как Луна подходит слишком близко к Земле и на нашей планете остается обломок лунной горы. Я видел что-то похожее".