Себастьян Фолкс - Неделя в декабре

— Если кому-то нужен туалет, — раздался голос Софи, — он там, в конце вестибюля.

На лестнице образовалось что-то вроде затора, и Джон Вилс обнаружил рядом с собой высокого галантного мужчину в вельветовом костюме шоколадного цвета и пурпурном галстуке.

— Здравствуйте, — сказал мужчина и протянул руку. — Патрик Уоррендер.

— Джон Вилс.

— Я видел, как вы разговаривали с одним из моих лучших рецензентов, с Ральфом Трантером.

— Да, — ответил Вилс. И, помолчав, прибавил: — Озлобленный мелкий мудак, это он?

Патрик кашлянул:

— Оценка несколько поспешная.

— Работа у меня такая, — сказал Вилс. — Анализировать и оценивать. К тому же вы, как я вижу, ее не опровергаете.

— Ну, нельзя не признать, что у Ральфа имеются кое-какие проблемы с… э-э, с современными авторами.

— Вот именно, — согласился Вилс. — Если бы он был шоколадкой, так сам бы себя, на хер, слопал. Даже в моем бизнесе…

Однако закончить фразу Вилс не успел — Патрик увидел перед собой брешь в стене спускавшихся гостей и улизнул сквозь нее.

Пустые комнаты переходили одна в другую, соединяясь сводчатым проходом, пробитым в разделявшей их прежде стене. Сквозь него протянулся длинный стол с белой, до пола скатертью, по которой были расставлены свечи и чаши с цветочными лепестками. Голос Софи пробивался сквозь гул других голосов, подсказывая замешкавшимся гостям их места. Рядом с Софи маячил официант, куда менее дружелюбный, похожий не столько на достойного труженика, сколько на школьного инспектора, который наблюдает — скорее в печали, чем в гневе — за попытками учительницы утихомирить ее подопечных.

Сквозившая в общем разговоре пронзительная нотка неискренности действовала на гостей подобно наркотику. Ни один из них не желал садиться первым — а ну как все подумают, что он подчинился распоряжениям Софи. Почти всем им пришлось преодолевать, каждому в своей области, сильную конкуренцию, доказывать, что они обладают большей, нежели у прочих, проницательностью, жадностью либо жестокостью, и потому ни один из них не хотел уступать в происходившей здесь игре в показную веселость.

Габриэль отодвинул для Назимы взятый напрокат банкетный стул (на краткий, болезненный миг напомнивший ему тот, на котором он сидел при первой встрече с Каталиной), представился женщине, присевшей справа от него, — Клэр Дарнли, той самой, что разговаривала с Саймоном Портерфилдом о новом пакете телевизионных услуг.

— Мне понравилось, как вы его отчитали, — сказал Габриэль. — Вы очень хорошо смотрелись бы на моем месте. Свидетели у вас по струнке ходили бы.

Клэр его слова, похоже, не позабавили.

— Вы когда-нибудь смотрели эту чушь? Совершеннейший ужас. Люди претенциозные почему-то видят особый шик в том, чтобы уверять, будто она им нравится. А скажи, что ты на самом деле думаешь, и тебя сочтут снобом.

— Но вас это не пугает?

— Нет, конечно, — ответила Клэр. — Должен же кто-то и правду говорить. Такое телевидение — это порочная эксплуатация глупых и невежественных людей бессердечными богатыми негодяями. Позор нашего общества.

Габриэль прикусил губу:

— Вам следовало бы вести газетную колонку.

— Это уже вторая работа, какую вы мне предлагаете. Вы, часом, не подрабатываете в свободное время агентом по трудоустройству?

— Нет, решаю кроссворды и читаю поэтов. Начинаю, впрочем, думать, что для заполнения пустынь великой вечности, из которых состоит мое свободное время, и кроссвордов придумано недостаточно, и поэтических строк написано мало.

— Марвелл, — отметила Клэр.

— Да.

— Но почему у вас так много свободного времени?

— Потому что я веду слишком мало дел.

— А почему же вы…

— Не знаю. Я непопулярен. И контора моя тоже. Работой там никто особо не завален, — кроме хозяина. Ну и еще одного королевского адвоката, который ведет только торговые дела.

— Вряд ли причина только в этом.

— Да, тут вы, наверное, правы. Причина, я думаю, зарыта поглубже. Возможно, солиситоры чувствуют, что мне недостает энтузиазма. Однако это меняется. Мне кажется, что я перевернул какую-то страницу. Я уже получил на следующий год четыре дела. В январе одно из них пойдет в апелляционный суд, и думаю, это многое переменит.

— А скажите, вы голосовали за Ланса на дополнительных выборах? — спросила Клэр.

— Нет. Я из другого избирательного округа.

— Как и сам Ланс.

— Да и в любом случае я не знаю, во что он верит, — сказал Габриэль. — Мне всегда казалось, что он мог бы состоять в любой партии. Возможно, он просто вступил в университете не в тот клуб. Подбросил монетку, когда выбирал его. Думаю, все, к чему он стремится, — это власть. Ему хочется управлять.

— Ну, возможно, придет и его день. С миссис Уилбрехем он уже явно нашел общий язык.

— Что же, надеюсь, этот день придет уже скоро. Для его же пользы.

— Красное или белое, сэр? — Над плечом Габриэля изогнулся, вглядываясь в недоеденный салат и некрасиво разломанный ломоть ржаного хлеба, «школьный инспектор».

— Красное, пожалуйста, — сказал Габриэль.

Он решил, что пора бы ему побеседовать и с женщиной, сидевшей от него слева, с Назимой аль-Рашид. И разговор их быстро переключился с ее остававшегося пустым винного бокала на вопросы веры.

— Вы очень религиозны? — спросил Габриэль.

Назима улыбнулась:

— Да нет. Моя семья никакой религиозностью не отличалась. Я была самой обычной йоркширской девушкой. А вот семья Молотка — моего мужа — состояла из глубоко верующих людей. И сам он такой же. И мой сын. Сын с детства пел и читал Коран в мечети, пока не увлекся политикой. Но теперь, по-моему, возвращается к исламу.

— Вы этим довольны?

— Конечно.

Что-то не выглядит она такой уж довольной, подумал Габриэль. Брови Назимы сдвинулись, карие глаза словно затуманились. Красивая женщина, думал он, но выглядит почему-то печальной — возможно, ей кажется, что ее оттолкнули на обочину и она лишь наблюдает за жизнью других, но не участвует в ней.

— Так или иначе, — сказал он, — Коран — книга занятная, верно? Не комичная, разумеется, но странноватая.

— Вы имеете в виду, занятная тем, что не похожа на другие?

— Да. И тем, что напрочь лишена структуры.

— Он писал то, что ему диктовалось.

— Я знаю. Архангелом Джабраилом. Однако мой тезка никакой практически повествовательной дисциплиной не отличался. Эта книга просто набрасывается на читателя, правда? И в ней на удивление мало собственно рассказа. Одни утверждения.

— Еще красного вина, сэр? Сейчас подадут баранину.

— Да. По-прежнему красного, спасибо.

Габриэль почувствовал, что «инспектор», до середины пополнив его бокал бургундским Ланса Топпинга, мысленно поставил против его школы пометку «сомнительная».