Себастьян Фолкс - Неделя в декабре

— Вы такой «ботаник», сэр, — сказала Сангита, когда Рэдли положил перед ней на парту ксерокопированную страничку.

— Вот как? — спросил он, образец спокойствия. — А что такое «ботаник»?

— Вы же знаете. Вроде как тупарь.

— Скорее тупой конец, — сказал Дэвид.

Рэдли притворился, что не услышал его, — «конец» был, разумеется, термином определенно сексуальным, но ведь это можно было и оспорить. Он спокойно и неторопливо вернулся к своему столу и ввел в ноутбук несколько строк текста, тут же появившихся на проекционной доске.

— Вы почему ничего не записываете, Аарон? Что-нибудь не так?

— Если честно, сэр, у меня творческий кризис.

— Что это у вас на шее, сэр, засос?

— Нет. А теперь внимание, все. Что вы можете сказать о фильме «Билли Элиот»? Шерин?

— Он, типа, гей, сэр?

На перемене Аня обнаружила, что у нее сперли мобильник, однако обыскать сумку подозреваемого не смогла, поскольку это было бы, как он выразился, «посягательством на его права». Из класса Пэта Уайлдера несся грохот, там Окадо бил Джордана головой о металлический шкафчик. Рэдли позвонил Полу Уоттсу, преподавателю физкультуры, и попросил его подержать Окадо у себя до начала игры, то есть до 2.30.

— Не могу, дружок, — сказал Уоттс. — Он и так уж только-только отбыл трехдневное исключение.

— А за что его исключали?

— За то, что занимался в туалете сексом с Софи Рис. Сначала хотели пять дней вкатить, но после сократили до трех, потому как секс был только оральным. Извини, Рэдли. Разбирайся с ним сам.

Разобраться с Окадо вызвалась Аня, и Рэдли налил себе еще одну чашку растворимого кофе.

— Что у тебя с шеей, Пэт? — спросил он. — Какая-то она черно-синяя.

— Да вот возил на метро французскую группу десятого класса, хотел им французское кино показать, — ответил Пэт Уайлдер. — А на станции «Тоттенхем-Корт-роуд» дети сказали мне, что Тони выскочил из вагона, я высунулся посмотреть, где он, а они нажали на кнопку «Закрыть двери», и мне пережало шею.

— Кто это сделал?

— Я не видел. Голова-то снаружи осталась. Кстати, тебе тут просили записку передать.

И он чопорно протянул Рэдли листок бумаги.

«Дорогой сэр, простите, что я так себя вела. Я проявила неуважение к вам. Перебивала вас, а говорить то, что я сказала про пососать хрен Окадо, мне не следовало. Мне правда очень жаль. Я не виню вас за то, что вы ушли из класса. И докажу вам, что я лучше, чем кажусь, сэр. Мне очень, очень жаль. Ваша Селима Вилсон».

Урок перед ланчем выдался тихий, после него Рэдли заскочил ненадолго в «Голову льва» — пересек парковку, а внутрь бара проник через туалеты, ему вовсе не нужно было, чтобы кто-нибудь увидел его входившим туда. В баре он выпил два стакана крепкого пива, съел порцию куриного пирога с подливкой и консервированным горошком. У него остался только один урок в 12-м классе, — Рэдли подменял отсутствовавшего коллегу.

Алкоголь в крови помогал ему сохранять спокойствие, а возвращаясь в школу, он сжевал несколько мятных конфеток. К тому времени в классе уже сцепились двое мальчишек, имен которых он не знал.

— Ты гомик, — твердил один.

— А ты вчера свою мамочку поимел, — отвечал другой.

Остальные ученики, по преимуществу девочки, хихикали. Рэдли такие перебранки уже слышал и знал, что происходят они не только между детьми молодых или не отличавшихся строгостью поведения матерей. Скорее наоборот.

— Гомик.

— Мамочку поимел.

Настоящий шум поднялся, когда один из спорщиков вцепился другому в глотку. Девчонки завизжали от восторга и страха, оба мальчика покатились по полу, осыпая друг друга пинками и ударами. Рэдли поднял за шиворот одного и прижал к стене. А затем отвел в дальний конец класса и велел сидеть там в одиночестве. У второго, того, который мамочку поимел, стекала с края губы тонкая струйка крови.

— А ты садись вот здесь, — велел Рэдли.

— Сэр, мне нужно пойти и…

— Делай что тебе говорят, — сказал Рэдли, и голос его прозвучал ближе к восьмерке, чем к четверке.

Но мальчик все равно вышел из класса.

По окончании урока Рэдли задержал обоих.

— Я требую, чтобы вы больше так себя не вели, — сказал он.

— Не лезьте не в свое долбаное дело.

— Да, вот именно. А то мы знаем, где вы живете.

— Сомневаюсь, — сказал Рэдли. — В любом случае я не советовал бы вам соваться туда.

Что-то в его голосе оказалось хорошо им понятным; оба сникли.

— Ну смотрите… — начал один.

Им нужно было ответить какой-то грубостью, чтобы не потерять лицо.

— Да, вот именно. Если честно… Ну смотрите, — подтвердил другой.

И они ушли, волоча ноги.

— Да. Вот именно, — громко произнес им в спины Рэдли.

Он ощущал себя сильным, полным решимости. Та потаскушка, Миранда, тоже не проявила к Джейсону Пёссу должного уважения.

В Феррерс-Энде Ральф Трантер деловито отстукивал рецензию для «Жабы». Посвящалась она книге, которую Трантер уже отрецензировал, подписавшись собственным именем, в новом ежемесячнике «Перспектива», теперь же он спешил донести до читателей «Жабы» правильное представление об этой поделке, отнять у ее автора те крохи утешения, которые тот мог выковырять из прежнего, подписанного Трантером отзыва.

Сочинение рецензий доставляло ему наслаждение, тем более что с годами он изрядно поднаторел в этом занятии. Один из секретов Трантера состоял в том, чтобы окрасить своим мнением все, что ты о книге пишешь, создав в итоге не школьный ее пересказ, взятый в скобки двумя оценочными абзацами, первым и последним, но яркую картину, плотно переплетая описания и суждения. Разумеется, иногда приходилось словно бы отступать в сторонку, чтобы потом с большей уверенностью настаивать на своих оценках, — так было, например, с книгой Александра Седли «На распутье зимы». Насмешки, которыми Трантер счел необходимым осыпать ее, не вмещались в рамки обычной рецензии. Он полагал, что обязан привлечь читателя на свою сторону, показать ему весь ужас совершенного А. Седли мошенничества. И потому выпалил в него из обоих стволов и послал за новым ружьем. «Провинциальное, узколобое англичанство… обвешанное похвалами всех, кого мы привычно подозреваем в причастности к столичной команде снобов… серенькие психологические наблюдения… ненамеренно смехотворные сопоставления… вгоняющие в краску стыда витиеватости».

Увы, это не сработало. Один-два рецензента выразили вслед за Трантером разочарование: Седли, похоже, не способен что-либо сочинить, однако большинству книга понравилась, и эти объявили, что станут с нетерпением ждать новых произведений «многообещающего дебютанта». Трантера их мягкотелость не удивила, она лишь подстегнула его к дальнейшим действиям. И две недели спустя, в «Жабе», он перешерстил этих рецензентов одного за другим, показав, что все они — старые университетские приятели Седли (анонимный рецензент не обязан упоминать о собственном университетском знакомстве с издателем «Жабы»), и намекнув, что те из них, кого Седли не подкупил, были членами безответственной клики гомосексуалистов. То обстоятельство, что Седли, далеко не гей, был мужем на редкость красивой консультирующей онкологини и отцом четверых детей, для Трантера значения не имело, поскольку люди типа Седли всегда тяготеют к какому-нибудь извращению — это просто часть их образования.