Себастьян Фолкс - Неделя в декабре

И когда баритон Молотка с его йоркширскими гласными и кашмирскими согласными смолк, лисье лицо Трантера стало смягчаться в недолгом свете декабря.

Он кашлянул и снова взглянул в окно. То были всего лишь стихи, однако в долголетней своей горечи Трантер почти забыл, что могут делать с нами слова, из которых состояла вся его жизнь.

Все это утро Джон Вилс провел у себя в кабинете, заперев дверь и неотрывно следя за ценой акций Ассоциированного королевского. Время от времени он переводил взгляд на улыбавшуюся ему с экрана ноутбука Олю. Он старался смотреть на нее как можно дольше, надеясь, что, пока взгляд его оторван от экрана с ценами АКБ, те возьмут да и подрастут еще немного. Стив Годли поступал примерно так же, когда дело касалось международных соревнований по крикету, которые в летние месяцы показывал ему обеззвученный телевизор: если команда Англии проигрывала, он просто выходил из комнаты, если выигрывала, Стив мог хоть семь часов подряд держать свой мочевой пузырь в узде.

Оля, с притворной стеснительностью подобрав колени к подбородку, явно околдовывала АКБ. Цена акций поднималась все утро, будто поверхность неторопливо надуваемого воздушного матраса, и к одиннадцати Вилс мог с уверенностью сказать, что вскоре цена эта резко сиганет вверх. Интересно, думал он, способно ли УФР определить по его жесткому диску, сколько времени он провел, всматриваясь в выведенные на экран показатели Ассоциированного королевского? Впрочем, даже если кто-нибудь и сумеет воссоздать всю последовательность его действий, обвинить Вилса все равно будет не в чем: он всего лишь смотрел на экран.

У Вилса появилось смешанное чувство — такое он впервые испытал еще подростком: душевный подъем, вызванный тем, что к нему потекли деньги, а за ним самодовольство — как-никак это был результат принимавшихся им по наитию решений, — и следом, почти равное первым двум по силе, чувство совсем иного рода: тошнотворная тревога, страх того, что в его операции присутствует некая сторона, которую он не смог принять во внимание, поворот, предвидеть который не удалось даже ему.

Во многих отношениях наиболее счастливым, наиболее легким этапом карьеры Джона Вилса был самый первый. В унылой школе Северного Лондона Джон состоял не на лучшем счету, однако его успехи в математике позволили ему поступить в университет из «сереньких», где он волей-неволей изучал право. Вилс вытерпел два года, а после ушел, подыскав для себя место клерка в конторе биржевого маклера. Эта работа наделила его чувством рынка, хотя сама по себе была скучна, а принятая в ней система фиксированных комиссионных представлялась Джону давно устаревшей. Затем, в 1982-м, когда ему было двадцать два года, в Сити появилось нечто более близкое Вилсу по духу: Лондонская международная биржа финансовых фьючерсов. Вилс сказал отцу, который, как и его отец, управлял в Хендоне похоронной конторой, что перерос работу клерка и хочет заняться торговлей фьючерсами. Моррис Вилс испугался. Его сын принадлежал всего лишь к третьему британскому поколению семьи, и Моррис радовался, видя Джона в толпе клерков фондовой биржи в их непременных котелках: такая работа вполне могла оказаться пожизненной и позволила бы сыновьям Джона учиться в частных школах и в Оксфорде. Однако Джону удалось уломать отца — с помощью дяди-букмекера, Гарри, сказавшего, что он знаком с биржевым брокером, который как раз начинает работать в ЛМБФФ после двадцати лет, отданных им оптовой торговле рыбой в Биллингсгейте. Его брокерской фирме, сказал Гарри, требуется толковый посыльный.

— Считать твой племянник умеет? — спросил торговец рыбой.

— Считать? — переспросил Гарри. — Да он может извлечь в уме квадратный корень из еще не найденного простого числа!

ЛМБФФ пребывала в зачаточном состоянии, работала медленно, да и биржей-то была не английской — основу ее составляли чикагские, а здание наводнили видавшие виды американцы, стекавшиеся сюда в надежде сорвать шальные деньги; однако Вилсу здесь понравилось с первого же дня. Джимми Джонстон, брокер, на которого он работал, был христианином, происходил из рода рыботорговцев и выглядел страшно увлеченным своим новым делом. Наблюдая за ним, Вилс обнаружил, что Джимми способен удерживать в голове огромный объем информации, которую он черпал из выкриков окружавших его людей, и никогда не ошибается, заполняя регистрационные карточки проводимых им операций. Работа Вилса, носившего желтую куртку стажера, состояла в том, чтобы бегом доставлять эти карточки к окошку администрации, дабы сидевший за ним клерк шлепал на них печать.

Что было по сердцу Вилсу, так это стремительность всего там происходившего. До той поры Сити состояло из «домов», занимавшихся обыкновенными акциями, облигациями и дисконтом, теперь же здесь начали крутиться люди в ярких куртках, продававшие новые продукты и получавшие изрядные маржи, то есть делавшие настоящие деньги. А вскоре стали появляться и американские инвестиционные банки, которым требовался доступ к европейским часовым поясам, и потому они набирали людей в свои операционные группы. Основу их деятельности составляла покупка процентных опционов и фьючерсов от имени крупных клиентов, желавших защитить свои капиталы от колебаний процентных ставок, — на взгляд Вилса, занятие это было довольно скучным, гораздо больше нравились ему операции, которые банки вели, не просто обслуживая нужды своих клиентов, но ставя на кон собственные деньги.

Проработав год у Джимми Джонстона, Вилс получил место в большом американском банке и начал обслуживать его клиентов. Способность быстро считать и зауживать курсовые разницы сделала его в ЛМБФФ человеком уважаемым и внушавшим определенный страх. Жалованье банк ему положил небольшое, однако после того, как он получил в январе первый свой бонус, личный его капитал перевалил за 250 000 фунтов. Вилс изучил работу независимых брокеров, они же «автономы», и нашел надежную клиринговую компанию, которая согласилась поддержать его, если он примется работать на два фронта сразу — как представитель своего банка и как «автоном», использующий собственные средства.

Некоторые из носивших красные куртки «автономов» были фигурами раблезианскими, сгоравшими от желания помериться силами с могучими американскими банками. Они приезжали к бирже в 6.30 утра, завтракали в чайной на Кэнон-стрит сэндвичами с беконом и в восемь приступали к работе. В одиннадцать они устраивали перерыв с шампанским, и, если день выдавался удачный, некоторые даже отправлялись по домам. Другие же получали такое удовольствие от прямых контактов с покупателями, от сопровождавших продажи шума и гама, что всегда оставались на бирже до ее закрытия, до 4.30. Большинство их них были людьми молодыми. Просыпаться в пять утра в доме, стоящем где-нибудь в Эссексе или рядом со станцией «Пиннер», а после до 4.30 вечера участвовать, ни разу не присев, в безжалостных схватках, — все это людям постарше оказывалось не по силам.