Джонатан Бейн - Фанатка

— У-у-уфффф!

Он явно переигрывал и столь же явно наслаждался своим присутствием на сцене.

— Обычно, — заговорил Сэм, — когда мы в Театре на Уилли-стрит ставим спектакль по книге или фильму, в самый разгар работы приходит письмо от какого-нибудь адвоката — и спектакль умирает, не родившись.

В маленьком зале хохотнули, словно зрители тоже получали эти самые письма, что давало им право приобщиться к элитарному искусству, к театру для избранных, чрезвычайно далекому от Бродвея.

— На сей раз такого не случится, — продолжал Сэм. — Питер Робертсон, автор романа «Анжела по прозвищу Ангел», любезно дал свое согласие, чтоб мы ставили по его книге пьесу. Почему? — Режиссер-сценарист пожал плечами. — Точно не знаю, однако я уверен, что он тоже заслуживает аплодисментов. — Сэм указал на четвертый ряд, в центр зала, где сидел Питер: — Питер, поклонитесь.

Большинство голов повернулись, по рядам прокатился удивленный гул голосов, словно присутствие автора в зале было чудом из чудес, и вдруг публика взорвалась приветственными криками, которые заставили его подняться на ноги.

Выпрямившись во весь свой немалый рост, Питер ощутил себя неуклюжим и нескладным. Он смутился и не решился даже поднять руку, чтобы помахать залу. Как большинству писателей, аплодисменты были ему в диковинку. Питеру привычней было сидеть за компьютером по шесть — восемь часов в день, создавая нечто осмысленное и развлекательное из тех путаных историй, что роились у него в голове. Обычное дело — стучать по клавиатуре в своем собственном доме, где все так привычно и удобно. А в свет Питер выбирался нечасто.

Повернувшись, он снова, уже в который раз, встретил взгляд загадочной незнакомки. Она не спускала с него глаз с той самой минуты, когда Питер приехал в маленький театрик города Мэдисон в штате Висконсин и его с королевскими почестями встретили Сэм и дама-администратор по имени Клара.

Впервые он увидел эту молодую женщину, когда она сидела на уличной скамье у окошка билетной кассы, скромно сложив руки на коленях. Миниатюрная, вся в черном, похожая на печальную готическую принцессу, с большущими зелеными глазами. Питер вспомнил, что в первый раз поймал ее взгляд, когда шагал по дорожке к театру. Тогда она быстро отвела глаза, чуть улыбнулась, и с ее алых губ слетел легкий вздох.

Во время антракта она тоже за ним наблюдала. Питер тихо сидел на своем месте в зале, снова и снова перечитывая программку с именами участников спектакля и рабочих сцены, большинству из которых театр на Уилли-стрит был вторым домом. Стоило ему оторваться от программки, как женщина в черном тут же опускала глаза. Лишь раз он на миг поймал ее взгляд; она прикусила нижнюю губу и поспешно глянула влево, словно ее уличили во лжи.

А сейчас она выкрикивала «Браво!» едва ли не громче всех. Большие глаза были широко распахнуты — понимающие, благодарные, ярко-зеленые глаза. У нее было овальное лицо и черные как смоль волосы. Незнакомка напомнила Питеру повзрослевшую Анжелу, которая из подростка уже превратилась в женщину. Когда она улыбалась, возле губ появлялись тоненькие, будто прочерченные ногтем, линии, а по-детски округлые щеки сияли молодой здоровой кожей.

Именно такой Питер изобразил Анжелу во втором романе, который назывался «Прекрасная ложь». На страницах новой книги действовала Анжела в зрелом возрасте — двадцати одного года от роду.

Он признательно наклонил голову, и незнакомка впервые не отвернулась и не потупилась.

Вдруг показалось: литературная Анжела обрела плоть и кровь и явилась сюда, чтобы аплодировать своему создателю.

Это его слегка напугало.

И в то же время пробудило интерес и мужские желания.

Когда в зале зажегся свет, незнакомка исчезла. Ее место оказалось пусто; даже программки не осталось — туго свернутой, с помятыми уголками, с оторванной полоской, в которую незнакомка могла бы завернуть изжеванный комочек жевательной резинки. Лежи программка на полу, можно было бы надеяться, что зеленоглазая не привиделась Питеру, а на самом деле сидела в соседнем ряду.

Он смотрел, как зрители покидают зал. Слушал, как они вполголоса обсуждают сюжет, исполнителей, отличия пьесы от книги — чего не хватает, что новое, что изменилось. Выйдя в тесное фойе, Питер увидел Сэма, который пожимал людям руки, точно политик, одержавший на выборах победу с большим перевесом голосов.

Режиссер, он же сценарист, улыбнулся и пожал руку Питеру.

— Ну, стоило ли тащиться в такую даль, чтоб увидеть, как вашу книгу исковеркал жалкий писака вроде меня? — поинтересовался он.

Питер ожидал этого вопроса: никуда от него не денешься. В самолете он размышлял над возможными ответами, которые зависели от его мнения о спектакле. Если ему понравится, он искренне похвалит, да и дело с концом. А вот проявить учтивость и отозваться с похвалой, коли пьеса окажется посредственной — или, того хуже, вообще никуда не годной, — будет непросто.

К счастью, спектакль получился средненьким. Не то чтобы театр у них тут был лучший на свете. Однако на протяжении двух часов Питер смотрел представление с интересом, причем даже не сумел предсказать финал, — а ведь как-никак он был автором книги. К тому же приятно было увидеть, как воплотилась в жизнь выдуманная им история. Ему всегда хотелось услышать голос Анжелы, увидеть ее в движении. Мечталось увидеть ее во плоти, поглядеть на нее хотя бы два часа, всего лишь пожать ей руку.

Впрочем, на задворках его сознания часто всплывал любимейший совет отца: «Осторожней с желаниями». Питер отлично сознавал, что с реальной Анжелой хлопот не оберешься. Больше того: она может быть даже опасной — ведь он сам ее такой создал.

— Знаете, Сэм, — проговорил Питер, — это было… мм… целебно.

Судя по расцветшей улыбке, Сэм воспринял «целебно» как похвалу.

— Я просто-напросто использовал ваш текст, — ответил он. — Все нужное брал из книги.

Питер кивнул, и тут на глаза ему попался качающийся маятник старых-престарых часов. Блеск меди вызвал к жизни знакомый образ: сияющий круг. Эта картинка преследовала его уже давно, прочно поселившись в мозгу.

Отвалившийся колпак автомобильного колеса лежит на растрескавшемся сером асфальте. И вдруг начинает крутиться, края поднимаются все выше. Затем колпак становится на бок и катится по асфальту — туда, откуда прикатился.

Все назад и назад, точно пытаясь вернуться домой.

Питер старался отгонять подобные образы. Он желал бы избавиться от них совсем, однако во время работы над книгой в голове постоянно прокручивалось собственное кино. Моргнешь — оно появляется. Еще моргнешь — пропадет. Казалось, без этого просто не обойтись: сперва смотришь коротенькое кино, а затем уже излагаешь его словами. Чертовы фильмы вновь и вновь прокручивались у Питера в голове; его собственные порождения преследовали его на каждом шагу, пока он работал над романом. А на этот раз кадры вообще пошли в обратном порядке.