Андрей Шляхов - Доктор Данилов в тюремной больнице

Логическую задачу Бакланова решала с изяществом доктора Ватсона, неизменно приходившего к неправильным, иногда и совершенно противоположным выводам.

— Не углубляйтесь в детали, просто скажите, права я или нет?

— Да, Лариса Алексеевна, — не моргнув глазом соврал Данилов, не желая огорчать Бакланову, явно гордившуюся своими аналитическими способностями, и затягивать разговор, потому что служебный автобус уходил через пятнадцать минут.

— Вот видите! — польщено улыбнулась Бакланова. — От меня ничего не скрыть, я всех насквозь вижу! А разлука, чтобы вы знали, всегда способствует примирению. Я рада, что у вас все хорошо, но мне жаль, что вы от нас уходите. Только-только сработались, и на тебе! Когда привыкнешь к человеку, тяжело с ним расставаться. Я вообще-то такая сентиментальная, хоть и майор внутренней службы… Ладно, удачи вам, Владимир Александрович!

Бакланова встала и протянула Данилову руку. Рукопожатие у нее было по-мужски сильным.

— Не поминайте нас лихом, как говорится!

— Спасибо, Лариса Алексеевна. И вам всего хорошего. До свидания!

— Прощайте! — поправила Бакланова. — Так правильнее, у нас же тюрьма.

— Прощайте! — поправился Данилов и поспешил на автобус.

Вещи были собраны заранее, чтобы зайти взять сумки и уйти. Ключ обещал сдать Конончук, он же вызвался проводить Данилова до станции.

— Я тебя встретил, значит, мне тебя и провожать, — сказал он.

В комнате Данилов долго задерживаться не стал: присел на дорожку, подумал о том, что больше он сюда возвращаться не станет, встал, повесил одну сумку на плечо, другую взял в руки (вещей было немного, потому что добрую половину он отвез домой в прошлые выходные), запер дверь и пошел к Конончуку.

— Будешь на посошок? — предложил тот, стоило только Данилову появиться в дверях. — Меня тут ностальгия одолела, купил нашего крымского хереса.

На столе, в окружении пакетиков с арахисом и курагой, стояла еще не открытая бутылка.

— Спасибо, но я не буду, — отказался Данилов.

Против хереса он ничего не имел, тем более против крымского, но рассиживаться и задерживаться в Монаково не хотелось. Пропустишь одну электричку, придется почти два часа ждать следующую.

— Как хочешь, — не стал настаивать Конончук. — Только поставь на минуточку сумки, я хочу вручить тебе памятный подарок!

Он оказался роскошным: деревянные шахматы ручной работы. Искусно вырезанные фигуры были хороши, доска с полем, обрамленным искусной резьбой в виде виноградной лозы, смотрелась бесподобно.

— Откуда такое чудо? — ахнул Данилов, поочередно беря в руки то белые, то черные фигуры, любуясь ими.

— Так делает один умелец из второго отряда, — ответил Конончук. — Представляешь, с таким талантом мужик зарабатывал на жизнь грабежами.

— Это зоновские? — изумился Данилов, переключая внимание с фигурок на доску. — Неужели?

— Они самые.

— Как же ты их вынес?

— Все мы люди, Вова. Если подойти, то при условии, что просьба твоя не очень наглая, всегда пойдут навстречу. Я ведь не только их с зоны вынес, но и чай на зону пронес…

— Что, так вот и пронес? — не поверил Данилов.

— Да, чай же не наркота, можно закрыть глаза. Сказал, что хочу сделать подарок хорошему человеку, и никаких вопросов не было. Рад, что тебе нравится.

Еще несколько минут Данилов восхищался подарком и благодарил, затем какое-то время ушло на перекладку вещей из сумки в сумку, чтобы освободить место для подарка, поэтому на станцию пришлось идти быстрым шагом.

— Если вдруг подвернется хорошее место фельдшера в Москве, дать тебе знать? — спросил Данилов на прощанье.

— Нет, спасибо, — Конончук широко улыбнулся. — Пока я работу менять не планирую, тем более что… Ну, в общем, у нас с Катериной роман…

— С какой Катериной?

— С психологом Бендюговской, только это пока секрет. Ну, ты уезжаешь, все равно не разболтаешь.

— Да я бы и так не разболтал, — ответил Данилов. — И давно?

— Месяца полтора. Мы пока шифруемся, Катерина сплетен не хочет… Так что, если я куда и перееду, то скорее в Тверь, чем в Москву.

— Качественно вы маскируетесь, — одобрил Данилов. — И сам бы не подумал, и ничего не слышал. Любая разведка гордилась бы такими сотрудниками!

Электричка еще не успела набрать ход, а мысли Данилова уже переключились на Москву. Он представил себе, как сейчас приедет домой, разберет сумки, чтобы считать возвращение окончательно состоявшимся, сыграет на скрипке что-нибудь веселое, отзвонится Полянскому, затем, не торопясь, обсудит с Еленой дальнейшие жизненные планы.

«Дурак ты, однако, Вольдемар, — сказал внутренний голос. — Можно ведь было не выпендриваться, тогда бы и в тюремной больнице работать не пришлось».

— Usus est optimus magister («Опыт — лучший учитель» — лат), — вслух ответил Данилов.

Вагон был почти пуст: двое краснолицых мужиков сидели впереди Данилова у самой двери, сзади в противоположном ряду дремала, прижав к себе сумку, пожилая женщина. Поэтому реплика Данилова не привлекла ничьего внимания.

«Опыт не только учит, но и записей в трудовую книжку добавляет», — проворчал голос и умолк.

Читать не хотелось, пейзаж за окном за время многочисленных поездок туда и обратно был изучен до мелочей, да и не было ничего особенного в нем, поэтому Данилов достал мобильный и позвонил Полянскому.

— Привет, Игорь! Я возвращаюсь в Москву. Пока еще только отъехал от Монакова.

— «Возвращаются все, кроме лучших друзей,// Кроме самых любимых и преданных женщин.// Возвращаются все, кроме тех, кто нужней.// Я не верю судьбе, я не верю судьбе, а себе — еще меньше…» — изрядно фальшивя, пропел Полянский, некогда фанатевший от Высоцкого. — А я, представь себе, только что о тебе вспоминал. Надо бы, думал, хорошенько посидеть с Вовкой, так, как давно не было, поговорить по душам, вспомнить молодость…

Данилову, хорошо знавшему своего друга, нетрудно было поставить диагноз: очередное расставание с несостоявшейся спутницей жизни плавно перетекало в недолгий рефлексивно-ностальгический период.

— Ты расстался с… — Данилов замялся, припоминая имя последней девушки Полянского.

— С Линой, — подсказал Полянский. — Только я с ней не собирался расставаться… Это ее инициатива.

— Она тебя бросила? — притворно ужаснулся Данилов. — Ну она еще пожалеет об этом!

— Пока что я, — Полянский вздохнул. — К тому же все произошло так нескладно, можно сказать, ужасно.

— Она хоть жива? — уже серьезно спросил Данилов.

— Да, — пробурчал Полянский с оттенком некоего недовольства, словно и не рад был такому факту. — Она променяла меня на нашего стоматолога, лысого и плюгавого коротышку по имени Гамлет!

Сам Полянский тоже не мог похвастаться избытком волос на голове и гренадерским ростом, но Данилов гуманно не стал напоминать ему об этом.