Саша Канес - Моя судьба

— Отлично! — я показала ей большой палец. — Отправляешь в Женеву господина Чатурвэди, приезжаешь сюда, делаешь что хочешь и ждешь меня. К вечеру я вернусь из Волгограда, и мы еще как следует пообщаемся!

Господин Култыгов прибыл за мной на министерском «Мерседесе» ровно в шесть часов утра. Москва только начинала просыпаться, пробок не было, и за сорок минут мы домчались до подмосковного военного аэродрома. Истребителей я не увидела, зато повсюду громоздились тяжелые транспортные громады. Из бездонного брюха одного из «Илов» солдатики выгружали резную мебель красного дерева. Другой самолет привез китайские игрушки.

Переделанный под VIP-салон «Ту-134» Министерства по чрезвычайным ситуациям стоял на отдельной площадке в дальнем углу стоянки. Нас с Али-Хассаном подвезли прямо к трапу. Через десять минут самолет уже был в воздухе.

Али-Хассан сегодня был то ли очень озабочен, то ли просто не в духе. Он продолжал лучезарно улыбаться, был вежлив и предупредителен, но в отличие от первой встречи молчалив. В машине мы вообще не обмолвились и десятью словами. Сразу после взлета длинноногая блондинка в потрясающем синем костюме сервировала нам прекрасный завтрак с икрой и шампанским.

— Это не МИД! — улыбнулся Али-Хассан, чокаясь со мной ледяным «Родерером». — Это МЧС!

Подавая подогретые тосты и разливая кофе, сексапильная стюардесса, словно нарочно, то справа, то слева нависала над элегантным дипломатом своим роскошным тяжелым бюстом. Он в ее сторону даже не смотрел. Думал все время о чем-то своем. Когда дело дошло до кофе, он откинулся с чашкой в руках в просторном кожаном кресле и внезапно задал мне вопрос:

— Утомили вас, наверное, мои соплеменники?

— Я не делю людей по национальностям, — по инерции отреагировала я.

Я вообще не поняла, зачем он полез в эту скользкую тему. И так, кажется, всем все понятно!

— История каждой нации, — вздохнул Али-Хассан, — это история преступления и позора! Те, кто гордится делами своих предков, либо дураки, либо политики! Если верить исторической науке любой страны, каждый народ или благородно защищал свою исконную землю, или столь же благородно присоединял к своим владениям что-то там еще, неся при этом, разумеется, свет цивилизации. К чему вообще нужен прогресс, если прошлое настолько хорошо, что им следует гордиться?

Вопрос был явно риторический, и я на него отвечать не стала.

— А вот мой народ пас баранов и грабил на большой дороге. До ислама грабил просто так, а приняв новую веру, грабил уже во имя Аллаха! И сильно в том преуспел! Рассказать вам сказочку, уважаемая моя спутница?

— Время у нас есть, — кивнула я. Мне действительно стало интересно, что расскажет этот обаятельный чабан-международник.

— На историческую достоверность, кстати, сказочка эта не претендует. Она, как говаривал классик, — ложь!

— Но в ней намек! — отозвалась я.

— Правильно — добру молодцу урок! — Он допил кофе, поставил на столик чашку и продолжил: — Много-много лет назад поселились люди в самом сердце Аравийского полуострова. Это были те, кто не хотел, чтобы их узнавали и находили. И наверное, были у них на то причины, потому что иначе зачем селиться там, где нет воды и так мрачно и тоскливо, что даже верблюд тоскует, не находя для себя и колючек вдоволь. Там не росли колосья злаков. Там не было никаких полезных животных. Даже скорпионам было неуютно в этой пустыне всех пустынь. А люди там жили — жили тем, что забирали лишнее у купцов, идущих с караванами к Красному морю или обратно в Персию. А иногда они приходили на оазисы и брали там то, что им нужно было для себя. Другие арабы ненавидели их, называли бандитами и пугали рассказами о них своих непослушных детей. Каждый мулла в мечети проклинал их именем пророка. Но родился среди них великий человек. Звали его Ваххаб. Еще молодым он ушел из пустыни посмотреть другой мир и увидел базары и дворцы Персии и Турции, Греции и Передней Азии. Увидел он роскошь правителей и сонное довольство народов. И святой огонь ненависти поселился в его сердце. Он вернулся к своему народу и во имя Аллаха и Магомета, пророка его, благословил верующих на борьбу. Сказал он, что если в мире будет хоть один иудей, или христианин, или буддист, имеющий в достатке больше, чем беднейший из правоверных, то не должно погаснуть пламя беспощадной войны с неверными. И не на базаре, и не в духане место раба Корана, а в борьбе святой. И пусть горит земля под ногами неверных и рушатся жилища их. А тот мусульманин, что откажет братьям Ваххаба в чем-либо, не будет готов отдать на святое дело все, что у него есть, он хуже язычника и должен быть истреблен, как последняя собака! И теперь ни один мулла нигде в мире не посмеет назвать ваххабитов бандитами и ворами, но, наоборот, тайно или явно потребует от верующих помощи для воинов ислама!

Когда-то казалось, что весь мир трепещет при произнесении имен Ленина и Сталина. Но их время прошло! Ленин и Сталин предали народную веру в себя. Не тем, разумеется, предали, что убивали людей миллионами, а тем, что сами померли. В первый раз, когда Ильич Первый, как называли его диссидентствующие интеллектуалы, двинул кони, народ еще простил. Но вот потом, когда еще и Иосиф Грозный откинул копыта, бедный плебс потерял свою веру. А Аллах, есть он или нет его, все равно бессмертен! Власть его имени надежнее, чем была когда-либо власть Кремля.

— Да, веселая сказочка! Оптимистическая!

— А чего вы хотите?! Очень тяжело для думающего человека быть частью своего народа и состоять на государевой службе одновременно! Чувство стыда изнуряет!

— Не могу вам ничем помочь, уважаемый Али! — ответила я. — Вы человек обстоятельный и масштабный! Чувство стыда я могу испытывать только за саму себя и самых близких… Даже, пожалуй, не за всех близких, а только за одного человека — отца!

— У моего народа считается, что власть отца в семье абсолютна. Но реально семья — это мать!

— Слишком сложно для меня. Я не из вашего народа… слава богу… Простите меня, конечно! Но отец был для меня всем. Он знал, как я к нему отношусь. Но это знание не помешало ему умереть в моей душе задолго до своей физической смерти.

Али-Хассан жестом подозвал стюардессу.

— Простите, любезнейшая, а куда вы убрали наше шампанское?

Наклонившаяся к нему девушка ослепительно улыбнулась:

— Я просто не даю ему нагреться, господин Култыгов. Бокалы тоже держатся в холоде. Что подать к шампанскому вам и… вашей спутнице? — Меня тоже одарили белозубой улыбкой.

— Мне — только вино, — ответил Али-Хассан.

— И мне тоже, — поддержала я своего спутника.

— Кстати, — обратился он ко мне, — я, как вы понимаете, работал в российском посольстве в Таиланде, когда познакомился с господином Тао. Думаю, что многие из моих коллег продолжают там работать. Кто-то из них вам помог?