Джон Винтерих - Приключения знаменитых книг

«Условности — это еще не мораль. Ханжество — не благочестие. Может быть, не всем приятно видеть эти понятия разделенными, ибо их привыкли смешивать, находя удобным выдавать видимое за действительное, белить стены храма, не заботясь о чистоте гробниц. Может быть, даже возненавидят того, кто постигнет их и выставит на показ, но, ненавидя, будут в долгу перед ним.

Есть в наше время человек, слова которого не для нежных ушей и который провозглашает правду голосом пророческим, бесстрашно и дерзновенно. Признан ли автор «Ярмарки тщеславия» в высших кругах? Не могу сказать. Знаю только, что если бы те, на кого направлен его сарказм и гнев, вняли бы его предостережениям, то они и их потомство могли бы еще избежать полной гибели.

Почему я упоминаю об этом человеке? Потому что, как мне кажется, я вижу в нем талант, более глубокий и редкий, чем думают его современники; потому что он более других способен возродить наше общество и восстановить пошатнувшийся миропорядок; и, наконец, потому, что ни один критик до сих пор не нашел для него правильных слов и верных сравнений. Писали, что он похож на Филдинга, говорили о его юморе, меткости и комическом даре. Он так же похож на Филдинга, как орел на стервятника. Филдинг мог довольствоваться легкой добычей, Теккерей — никогда. Его остроумие ярко, его юмор обаятелен, они — следствие глубокого таланта, подобно тому, как стальная молния, озаряющая летнюю тучу, есть следствие электрической смертоносной искры, сокрытой в ее лоне. Наконец, я упоминаю о мистере Теккерее, потому что ему я посвящаю это издание «Джейн Эйр» — если он согласится принять этот дар от незнакомого ему автора».

Шарлотта Бронте. Художник Дж. Томсон

Прочтя это посвящение, публика принялась читать «Ярмарку тщеславия». Сам Теккерей называл его «величайшим комплиментом, когда-либо ему сделанным», и, когда по окончании серийного издания роман вышел отдельным томом, один из первых экземпляров был послан в подарок автору «Джейн Эйр» — «С благодарностью и уважением от У. М. Теккерея». Они встретились только в 1849 году, когда Шарлотта Бронте, уже известная миру под своим настоящим именем, гостила в Лондоне. Оттуда она написала письмо домой отцу — типичное письмо провинциальной барышни из столицы домой родителям, если бы только оно не содержало рассказа о встрече с Теккереем:

«Пишу тебе опять, чтобы рассказать, как я здесь живу. С тех пор, как я уехала из дому, я повидала столько такого, о чем с удовольствием буду рассказывать тебе дома за чаем. Я была в театре и видела Макреди в «Макбете». Видела картины в Национальной галерее. Видела прекрасную выставку Тернера, а вчера видела Теккерея. Он обедал здесь с несколькими джентльменами. Высокий мужчина, с необычным лицом, вовсе не красивым, а даже довольно уродливым. Выражение у него большей частью серьезное, несколько сатирическое, хотя он умеет выглядеть и добрым. Ему не сказали, кто я, и его не представили мне, но я скоро заметила, что он смотрит на меня сквозь свои очки. А когда мы все встали из-за стола, он просто и спокойно подошел ко мне и сказал: «Дайте мне пожать вашу руку». Он сказал мне всего несколько слов, но, уходя, опять очень ласково пожал мне руку».

В другом письме она описывает этот случай более подробно и эмоционально:

«Когда назвали имя мистера Теккерея, и я увидела, как он входит в комнату, увидела его высокую фигуру, услышала его голос, мне показалось, что все это происходит со мной во сне. Я только потому поняла, что это наяву, что стала от смущения совсем глупой. Какие муки я терпела! Если бы еще мне не пришлось говорить, все сошло бы гладко. Но ко мне обращались с вопросами, надо было отвечать, что стоило больших усилий и говорила я глупо».

А своей подруге она писала: «Мне было легко со всеми, кроме Теккерея, а с ним я была ужасно глупа». А ведь эта застенчивая северянка была красноречива на бумаге и сумела лучше других распознать словесный дар автора «Ярмарки тщеславия».

«Ярмарка тщеславия» не представляет столько библиографических загадок, как «Пиквик». Ведь путаница с первым изданием «Пиквика» возникает из-за смены иллюстраторов; Теккерей же сам иллюстрировал свой роман — к радости издателей и будущих библиографов и коллекционеров. В самом подробном библиографическом каталоге, вышедшем в 1919 году, «Ярмарке тщеславия» отведено девять страниц, и каждый собиратель старых изданий Теккерея обязательно справляется с этим каталогом. Однако для того, чтобы отнести экземпляр к первому изданию, достаточно, чтобы он обладал тремя признаками:

1. Заголовок «Ярмарка тщеславия» на первой странице текста должен быть напечатан простым крупным шрифтом.

2. На странице 336 должна быть иллюстрация, изображающая лорда Стайна.

3. На странице 453 в девятнадцатой строке снизу должны быть слова «мистер Пит» (в более поздних изданиях исправлено на «сэр Пит»).

Лорд Стайн. Рисунок У. Теккерея

Пункты 1 и 3 — всего лишь технического характера, но за пунктом 2 скрывается целая история. Дело в том, что когда вышло первое издание романа с иллюстрациями Теккерея, многие нашли, что портрет лорда Стайна на стр. 336 слишком напоминает маркиза Хартфорда. Так это или нет, можно спорить, но что таково было намерение самого Теккерея — несомненно. Национальный биографический словарь так и пишет о маркизе, что его помнят в основном как прототипа лорда Стайна в «Ярмарке тщеславия» Теккерея. А надо сказать, что этот словарь никогда не полагался на одни лишь слухи, к тому же одним из редакторов словаря был выдающийся критик Лесли Стивен, зять Теккерея, а кому уж знать, как не ему? Старшая дочь Теккерея, Анна, позже вспоминала: «Наверно, моему отцу сказали, что портрет похож на лорда Хартфорда, и он предпочел не печатать его в следующих изданиях; а может быть, это издатель дал ему такой совет. Я помню, как старшие разговаривали об этом, но не могу сказать, что именно они говорили».

Биографы Теккерея тоже не могут сказать ничего определенного. Интересно, правда, как они оценивают самого маркиза Хартфорда. Один из биографов пишет: «Настоящий Хартфорд был гораздо более странным существом, чем его литературное воплощение. На первый взгляд, свидетельства современников противоречивы. Например, один говорит: «Я никогда не видел человека, до такой степени сосредоточенного на том, что он считает своим долгом». Другой же утверждает: «И жизнь и смерть его были одинаково безобразны и отвратительны для всякого, кто имел понятие о добре и морали». Вот крайние суждения, конечно, не свободные от личной и политической предвзятости. На самом же деле личность Хартфорда остается непостижимой».