Джон Винтерих - Приключения знаменитых книг

Бичер-Стоу тоже пострадала за свои принципы. Ее сын Фредерик вступил в первый Массачусетский полк добровольцем в начале войны, когда ему было двадцать два года, и к лету 1863 года был уже капитаном. Он получил тяжелую рану в голову в битве при Геттисберге, от которой так никогда и не оправился. После войны миссис Стоу купила ему плантацию во Флориде, но смена обстановки не помогла ему. В 1872 году он пустился в плавание вокруг мыса Горн до Сан-Франциско, надеясь, что морское путешествие принесет ему пользу. Он добрался до Сан-Франциско, но что сталось с ним дальше, так никто и не узнал.

Писательницы наверняка никогда не встречались. Если бы такая встреча произошла, общее горе заставило бы их забыть разногласия; но не только горе роднило их. Обе они одинаково туманно представляли себе решение негритянской проблемы. Вот проект Бичер-Стоу: «Когда просвещенное и христианизированное общество на берегах Африки будет иметь законы, язык и литературу, перенятые у нас, тогда, подобно иудеям, изгнанным из Египта, оно будет благодарно Тому, Кто спас его». То же самое предсказывала Мэри Истмен в «Заключительных примечаниях»: «…свободные цветные в Америке должны видеть в Либерии свой дом. Африка, некогда их мать, должна стать им приемной матерью».

«Хижина дяди Тома» в различных переложениях появилась и на сцене. Сама Бичер-Стоу написала в 1855 году инсценировку под названием «Христианский раб», но уже было поздно вступать в конкуренцию с толпой драматургов-выскочек, стремительно несшихся если не к вечной славе, то, по крайней мере, к коммерческому успеху. В побеге Элизы и вознесении маленькой Евы скрывались для театра богатейшие возможности, а гончая собака была на сцене воплощением кошмара. Мир содрогался и рыдал, и прекрасно проводил время, и вот уже восемьдесят лет продолжает это делать, взволнованный до глубины сердца картиной предвоенных невзгод «расы, доселе лишенной контакта с воспитанным и утонченным обществом».

Кранберри-стрит в Бруклине — это довольно невзрачная улица. Она пересекается с Фультон-стрит под железнодорожной эстакадой. Эта улица — наглядный пример упадка, в который приходит всякий район большого города, соседствующий с главными магистралями. Она по-деловому оживлена, но сама мало привносит в это оживление, а Кранберри-стрит еще меньше. Почти на самом перекрестке высятся опоры эстакады, и, расходясь широким стальным веером, образуют каркас Бруклинского моста. Но путь на мост не здесь. В нескольких метрах восточнее стоит Плимутская индепендентская церковь, самая знаменитая в этом городе церквей, а чуть подальше, с Бруклинских холмов, открывается лучший вид на нижний Манхеттен, особенно в ясные декабрьские сумерки. В четверти мили от перекрестка с Кранберри, у муниципального собрания, Фультон-стрит обретает респектабельность и превращается в полнокровную и процветающую торговую артерию самого большого района города, больше даже Манхеттена, который настоящий бруклинец и сейчас еще называет Нью-Йорком.

Процветание и респектабельность царили раньше и на углу Кранберри и Фультон-стрит. Правда, и теперь ничто не говорит о нищете или сомнительной репутации района. На южном углу перекрестка находится ресторан, а северный угол занимает цирюльня. Здесь определенно заботятся и о внешних, и о внутренних потребностях человека.

За шесть лет до начала Гражданской войны район Кранберри и Фультон выглядел куда приветливей. Эстакада с ее грохотом еще не заслоняла солнца. Не было и Бруклинского моста. В Нью-Йорк добирались на пароме. Впрочем, любители необычных ощущений и сейчас могут им воспользоваться.

В здании на северном углу Кранберри и Фультон была типография Эндрю и Джеймса Роумов. Справочник того времени в замешательстве дважды упоминает слишком быстро выдвинувшегося Роума: один раз правильно и еще раз как Эндрю Г. Рума. Типография была тесная, но Роумы сумели найти место для высокого медлительного бородача тридцати шести лет — их друга Уолтера Уитмена с Райерсон-стрит. Ему было позволено стоять перед наборной кассой и возиться со шрифтом. Этот Уитмен, однако, не был праздным наблюдателем. Мастер на все руки, он и типографское дело знал неплохо. Стихи, которые он готовился выпустить летом 1855 года, были написаны не в уединенной тишине, а в сутолоке бродвейского омнибуса или его любимого фультонского парома. У него было мало денег и много свободного времени, набирать он умел, да и Роумы между делом изредка помогали ему — вот он и решил сам напечатать свои стихи.

Уолт Уитмен в 1854 г. Гравюра из первого издания

Дома Уитмена звали Уолтом, чтобы не путать с отцом, который уже носил имя Уолтер. Уолт родился у Западных холмов, в тридцати милях от Бруклина, на Лонг-Айленде, в то время, когда Флорида сдалась Соединенным Штатам и вошла в их состав, и когда в Конгрессе шла борьба, закончившаяся Миссурийским компромиссом. Тогда наивно верили, что проблема рабства навсегда ушла с политического горизонта. Вскоре семья Уитменов переселилась в Бруклин, где Уолт недолго учился в школе, потом работал рассыльным у адвоката, помогал в приемной у врача, и, наконец, проучительствовав некоторое время в сельской школе, стал редактором газеты. Зенита своей карьеры он достиг в 1846 году, когда был назначен редактором «Бруклинского орла». Ему посчастливилось иметь «хорошего хозяина, хорошие деньги и легкую работу». Но блаженство было недолго. «Хороший хозяин» Айзек Ван Анден нашел повод для недовольства, и в январе 1848 года «были ссоры с боссом, и я потерял место». Потом была мимолетная встреча с редактором новоорлеанского «Полумесяца» в фойе бродвейского театра: «после пятиминутного разговора (и одной рюмки) мы заключили официальную сделку». Вторжение южан продолжалось всего несколько месяцев, и по возвращении домой Уитмен редактировал, читал лекции, потом помогал отцу строить и продавать дома в нижнем Бруклине. По всей вероятности, это было не особенно процветающее предприятие и к лету 1855 года оно заглохло. Тогда-то Уитмен и понес свои стихи в типографию Роумов.

Это был не первый его литературный опыт. Тринадцатью годами раньше вышел его роман «Франклин Эванз, или Пьяница», написанный явно по заказу. Этот роман, призванный «помочь великому делу Реформы и спасти молодых людей от демона Невоздержанности», разошелся в приложении к «Новому свету» в двадцати пяти тысячах экземпляров. Уитмен, постоянный посетитель ресторана Пфаффа на Бродвее, где о нем лестно говорили, что он «никогда не бывает пьян и всегда при деньгах», должно быть, писал книгу, думая только о двухстах долларах, которые за нее обещали. Позже он всегда бывал рад сменить тему разговора, если речь заходила о его первом и единственном романе. В нем заметно влияние Диккенса. Интересно, что в специальном приложении к «Новому свету», предшествовавшем «Франклину Эванзу» (оба вышли в ноябре 1842 года), печатались «Американские заметки» Диккенса, разошедшиеся в пятидесяти тысячах экземпля ров в течение месяца.