Наталья Гвелесиани - Уходящие тихо

— Подожди-подожди, так сразу — и в поход?

— А ты не думай про слово "поход". Все очень просто: вышли на воздух и медленно двинулись за город. Представь, что идешь в парк выгуливать собаку. Ну, Ксена, не тормози меня.

Долго так он настырно канючил. Ну его в баню, пусть ходит в походы с женой. Я и так от него отбивалась, и этак и может пришлось бы сказать ему что-нибудь неласковое, да возник среди нечистого поля добрый молодец, а при нем — бутылка.

— Зема! — распростер Вадик руки с бывшими бицепсами, прогнулся как после сна, зевнул и, притворно напыжившись, выговорил с сожалением: "А на тебе как на собаке… Зажило уже".

И строго так посмотрел молодцу в область шеи, где виднелась километровая царапина, которая увеличилась еще больше, потому что вошедший шагнул ко мне, протянул руку и сказал:

— Здравствуй, Ксена.

— Здравствуй, Миша.

Ладонь у него была мягкая, немного потная и вялая, как и голос, в котором вечно дожди моросили. Голову пригнул он так, словно тяжелили его пряди тускло-золотистых волос, отпущенных по плечи. В выцветших джинсах, потрепанной ветровке, с латанным-перелатанным рюкзачком, казался он чучелом в нашем городе. Но я людей любых люблю, когда еще не ненавижу. Особенно когда у них несчастный взгляд. А у героя моего повествования — пусть ему трижды икнется, — глаза были как неоткрытые роднички в пустыне. Пробовали они, ох, пробовали пробиться, да все без толку. Пять лет назад на шабате он тоже, войдя, протянул мне свою вялую руку и сказал деревянно: "Здравствуй, Ксена. А я вот с женой развелся — слышала новость?"

В голосе его тоже есть родничок, но словно в резиновом шланге. Тогда это было особенно заметно, и все на том шабате ему сочувствовали, потому как знали про его незнакомую мне жену, что она разбила об его голову фирменный двухкассетник, запретила видеться с сыном и вообще… Крыша, говорили, у нее поехала, и увезли ее лечиться в Питер. Ну и ладно, не мое дело, но, по правде сказать, теперь я понимаю, что у нее была за болезнь. Знаете ли вы, что значит проглотить ежа? А знаю — надо всего лишь поближе познакомиться с Мишкой Нагвалевым. И что-то такое заведется внутри и исцарапает, выстудит все печенки. И станете вы швыряться магнитофоном да прятать от чумы подальше детей, а вас за это увезут лечиться в Питер. Но это потом. А при первой встрече все было наоборот.

— Это, Ксена, тебе Виктор передал. — И бутыль из рюкзака вынул, да прямо в верные руки Вадика, между нами ввернувшегося. — А это возьми покушать: хачапури там, яйца, хлеб ржаной — он полезней. Я после работы принесу тебе травяного отвара, чтобы быстрей из опохмелки выходить. Ты сколько дней болтаешься? Родным звонила?

Заботливый парень. Где-то потерянно выла сирена. Два платана устроили за окном совещание — пробовали нашуметь в форточку пролетным ветром. Замысловатые грязевые подтеки на стеклах. Может, спросить у Гогочки тряпку? Где он, кстати, все спит?

— А я, Ксена, решил больше не пить. Не хочу в жизни проиграть.

Видно, я перебрала. Трезвая я бы не отколола такого, видит Бог. А тут вдруг вытолкнула, разжав зубы, как камень с дороги:

— Да не понимают они ни хрена, эти родные!

И — бух на колени:

— Мишенька, пожалуйста, возьми меня замуж — я тебе детей нарожаю! У меня квартира есть личная. И еще одна, где мама с папой живут. Не уходи никуда, дай ответ сразу, как Бог на душу положит!

Вадик аж присел со смеху, и мы оба с ним стали одинаково близки к полу. Смахнув слезы, он сказал, заглядывая мне в лицо с притворным изумлением:

— Ну, мать, ты и упилась!

Вскочив, я отошла к креслу.

— Ладно, все. Уходите!

— Я тебе краски принесу, — обронил Мишка как ни в чем не бывало. — Танька говорила, ты рисуешь.

— Хватит, я сказала! Проехали.

Остаток дня и ночь мы провели с Витькой. Пили, как звери, за четверых, потому что хреново ему было, Витьке. Танюша его приглянулась Мишкиному товарищу Олегу, кажется, не без взаимности. Танька даже пока остановилась в его квартире. Витька тоже познакомился с этим Олегом. Интеллигент, но ничего, работяга. Может, удастся с ним подружиться. Лишь бы только он Таньку позволял видеть.

Я разбавляла его, как могла, разговорами про то, что и мне в жизни пришлось нелегко: меня бросили два парня и, что самое интересное, обоих звали Михаилами.

Утром Витька опять ушел на газетную точку, но сразу же вернулся с целой дружной компанией. Это были Мишка, Танька со своим Олегом и две незнакомые девушки — Майя и Марина. Все почему-то загадочно улыбались и старались по очереди заговаривать со мной о том, о сем, что у них очень даже получалось. И вскоре все мы вышли на перекресток, чтобы поймать транспорт в Варкетили [3] Окраинный район Тбилиси. , так как четверо добрых приятелей — Олег, Таня, Майя и Марина — пригласили меня пожить день-другой с ними, в однокомнатной квартире Олега.

Помню, что когда спускались от Гогочки, лестница в подъезде некстати запуталась в ногах, и Майя с Мариной взяли меня под руки, как бережные телохрантели. Я сразу стала доброй и клятвенно обещала им, что обязательно рожу мальчика — красивого, высокого, прекрасного. Но не сейчас, а в тридцать три года. Если кому надо, пусть думает, почему.

Мишка с Витькой проводили нас до автобусной остановки и, когда Михаил ненадолго отвернулся, чтобы купить нам в ближней будке чай-сахар, я, подмигнув отставному Танькиному супругу, сказала:

— Ты, Витя, не забывай про мое предложение. Невеста с квартирами на дороге не валяется.

У Мишки же, как позже выяснилось, были ушки на макушке. Видели бы вы его лицо, когда он повернулся с лотком яиц.

На том и расстались.

Вкуснее яичницы с помидорами могут быть только соленые огурцы. Вы когда-нибудь ели яичницу с помидорами три дня подряд? Запивая чаем из вываренных пакетиков? А мы с Таней, Мариной, Майей и Олегом делали это еще и на трезвую в основном голову.

Квартирка наша припала к самой крыше восьмиэтажного корпуса, мы здесь над всеми и то и дело курим на балконе, потому как в комнате дымом набиты даже носки.

На этой холмистой окраине ветрено. Антенны на крышах корпусов — как деревья, на ветках которых повисли одиночные полиэтиленовые пакеты, поднятые в воздух с пустырей.

На балконе — Майя. Антенны в ее зрачках — то деревья, то кусты, то свечи, то ползущие по стене плющи. Я делаю с ее взгляда короткие затяжки, больше она не позволяет: отводит взгляд вбок и запрокидывает вглубь. Но я же наглая баба, я только делаю вид, что не смотрю, а украдкой посматриваю. И откуда только берутся такими хорошими, и не знают ведь, что нельзя так. Вон мужик пялится с восьмиэжтажки, чья крыша на уровне наших колен. Возомнил тоже о себе… Ты у меня смотри. Не смей тут свои мыслишки распространять. Тут у нас дым в носках и ветер в чистом поле. Голубые шарики, конечно, в небе не летают. А все ж… Моя жизнь конченая, а Майю не тронь. Как хлестко Марина с ней дискуссирует иногда. Я бы поостереглась притронуться словом. Мне бы издали капельку взгляда и — в сторону. Опять складочка меж бровей — задумалась. Засмотрелась внутрь. Деревца в зрачках оголились и выстроились в забор. Значит, воздух кипит тварями. Расступились, демоны! Вот только не пойму, зачем она поставила кассету "Продиджи". Эти же звуки — монстры. Монотонно вбивают гвозди в листья. Ведь для этих рук…