Андрей Шляхов - Лев Толстой и жена. Смешной старик со страшными мыслями

Письмо занудливо, но тем не менее проникнуто теплотой.

Толстой сообщает Валерии, что мысль об отъезде в Москву, кажется, внушена ему свыше, внушена для того, чтобы он мог проверить свое чувство разлукой. «Я один не мог бы этого сделать. Я верю, что он руководил мной для нашего общего счастья».

«Для нашего общего счастья». Как радостно, должно быть, отозвались эти слова в сердце Валерии. Навряд ли она отдавала себе отчет в том, что Толстой понимал счастье совершенно не так, как она, и что никакого общего счастья у них быть не могло.

Заканчивалось письмо так: «Христос с вами, да поможет он нам понимать и любить друг друга хорошо».

Что ж — впору было заказывать портнихе подвенечное платье. Не исключено, что Валерия так и поступила, ну, хотя бы призадумалась о фасоне.

Увы — очень скоро на безоблачное небо набежали грозовые тучи. Толстой узнал от своего троюродного брата князя Волконского о том, что у Валерии в бытность ее в Москве, оказывается, был роман с ее учителем музыки, причем происходило это при прямом попустительстве тетки Валерии, у которой девушка гостила.

Толстой разволновался, даже ужаснулся легкомыслию и ветрености Валерии, и в первом же письме к ней, письме, надо заметить, весьма любезном, теплом, поинтересовался — не относится ли она к числу тех людей, которые «всю жизнь не знают ни наслаждений, ни страданий — моральных, разумеется».

«Часто, — пишет дальше Толстой, — мне кажется, что вы — такая натура, и мне ужасно это больно». И, словно испугавшись, что Валерия может обидеться, добавляет: «Но во всяком случае вы милая, точно милая, ужасно милая натура...Как только со мной случается маленькая или большая неприятность — неудача, щелчок самолюбию и т. п., я в ту же секунду вспоминаю о вас и думаю: “Все это вздор — там есть одна барышня, и мне все ничего”».

Далее следует порция очередных поучений, к которым Валерия, должно быть, уже привыкла, а в заключение — просьба писать и писать поскорее.

В ночь с 12 на 13 ноября Дев Николаевич (он уже пять дней тому как приехал в Петербург, чтобы завершить дела с отставкой), не дождавшись ответа на предыдущее свое письмо, написал Валерии большое письмо, в котором излагал свои мысли об их будущем совместном образе жизни. В письме снова фигурировали Храповицкий и Дембицкая, так Толстому было проще выстраивать модель взаимоотношений.

Храповицкий — человек «морально старый», «в молодости делавший много глупостей», но со временем «нашедший себе дорогу и призвание — литературу». Храповицкий «в душе презирает свет», потому что в светском праздном водовороте «пропадают все хорошие, честные, чистые мысли». В противовес свету он «обожает тихую семейную нравственную жизнь».

О Дембицкой говорится совершенно иное. «Для нее счастье: бал, голые плечи, карета, брильянты, знакомства с камергерами, генерал-адъютантами и т. д.».

Что же должны делать люди «с противоположными наклонностями», которые любят друг друга, чтобы устроить совместную жизнь к обоюдному счастью?

Следует «делать уступки», и «тот должен делать больше уступок, чьи наклонности менее нравственны».

Храповицкий склонен всю оставшуюся жизнь провести в своем имении, будучи занят любовью к Дембицкой, неотрывной от заботы о ее счастье, литературой и ведением хозяйства. Дембицкая же мечтает жить в Петербурге, «ездить на тридцать балов в зиму, принимать у себя хороших приятелей и кататься по Невскому в своей карете».

Толстой предлагает компромисс, нечто среднее между идеалами Храповицкого и Дембицкой — семь месяцев жизни в деревне и пять месяцев в Петербурге, но в столице следует жить «без балов, без кареты, без необыкновенных туалетов... и совершенно без света», занимая квартиру в четыре комнаты на пятом этаже. На большее скромных средств Храповицкого (две тысячи в год с имения и около тысячи за литературные труды) не хватит.

В заключение Толстой сообщал Валерии, что пишет ей в последний раз, и окончил письмо мольбой: «Во всяком случае, ради истинного бога, памятью вашего отца и всего, что для вас есть священного, умоляю вас, будьте искренны со мной, совершенно искренны, не позволяйте себе увлекаться. Прощайте, дай вам бог всего хорошего».

Четыре дня проходит в молчании со стороны Толстого.

19 ноября он пишет в дневнике: «С утра ленился приняться. Немного написал “Роман русского помещика”. Получил письмо от Валерии недурное, но странно — под влиянием работы я к ней хладнокровен. Гимнастика, дома обедал, от пива спать захотелось, написал Валерии среднее письмо и от 9 до 2 работал. Больше половины сделано».

В «среднем» письме говорилось: «Вы знаете мой характер сомнения во всем»; характер этот есть следствие «известной степени развития». Лишь «в том, что добро — добро», не сомневается он.

20 ноября приходит письмо от «Валерии. Ничего нового в письмах, неразвитая любящая натура. Отвечал ей», — записывает в дневнике Толстой.

22 ноября: «Написал Валерии письмо. Очень думал об ней. Может, оттого, что не видал в это время женщин».

23 ноября: «Получил милое письмо от Валерии, отвечал ей».

«Я так счастлив мыслью, что есть вы, которая меня любит, что не знаю, что бы со мной было, ежели бы вы вдруг мне сказали, что вы меня не любите», — писал Толстой.

Ответом было «глупо-кроткое письмо», за которым последовало «письмо глупое». «Она сама себя надувает, — заключает Толстой, — и я это вижу — насквозь, вот что скучно. Ежели бы узнать так друг друга, что не прямо воспринимать чужую мысль, а так, что видеть ее филиацию в другом».

Переписка продолжалась с разными настроениями со стороны Толстого при неизменно доброжелательном отношении Валерии. Наверное, она действительно любила его... В одном из писем Валерия попросила Толстого сфотографироваться и выслать ей свой портрет. Благодаря этой просьбе до нас дошла фотографическая карточка Льва Толстого, на которой он изображен в артиллерийском мундире (он еще не вышел в отставку).

5 декабря Толстой пишет тетушке Туанет: «Только что я уехал, — писал он, — и неделю после этого мне кажется, что я был влюблен что называется, но с моим воображением это не трудно. Теперь же и после этого, — особенно, как я пристально занялся работой, — я бы желал и очень желал мочь сказать, что я влюблен или просто люблю ее, но этого нет. Одно чувство, которое я имею к ней — это благодарность за ее любовь». Но Лев Николаевич не отказывается от мысли о женитьбе на Валерии. Он находит (на словах или на самом деле?), что она могла бы стать самой подходящей для него женой. «Вот в этом-то, — пишет Толстой, — я и желал бы знать ваше откровенное мнение — ошибаюсь я или нет... ежели бы я убедился, что она натура постоянная и будет любить меня всегда, — хоть не так, как теперь, а больше, чем всех, то я ни минуты не задумался бы жениться на ней». Толстой считает, что отсутствие любви — не помеха для женитьбы. Он уверен, что после свадьбы его любовь к жене росла бы все больше и больше и «посредством этого чувства из нее бы можно было сделать хорошую женщину».