Андрей Шляхов - Лев Толстой и жена. Смешной старик со страшными мыслями

Спустя много лет сын Льва Николаевича Илья писал: «Взаимные чувства дяди Сережи и тети Тани никогда не умерли. Им удалось, может быть, заглушить пламя пожара, но загасить последние его искры они были не в силах». Ревновал жену ко всему семейству Толстых разом и Кузьминский, их семейная жизнь вообще была далеко не безоблачной.

Отношения с Толстыми Татьяна поддерживала всю жизнь, но с Сергеем Николаевичем, пока тот был жив, предпочитала не встречаться. Она стала автором очень интересных воспоминаний о семье Толстых, занявшей столь большое место в ее жизни.

«Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках». Детский портрет Наташи Ростовой полностью списан с Тани Берс.

Год 1867 выдался непростым.

Критической точки достигла работа над «Войной и миром», были закончены в черновом варианте (ох уж эти вечные толстовские правки!) три тома романа и начат четвертый, по мнению автора — последний.

В январе Лев Николаевич писал художнику Башилову, работавшему над иллюстрациями к «Войне и миру», о том, что работа над романом «хорошо и довольно быстро подвигается вперед».

Работал Толстой очень напряженно, по многу раз прорабатывая и переписывая каждый эпизод, каждую фразу. Он не успевал закончить правку, как появлялись новые варианты диалогов, воображение рождало новые сцены, менялись характеристики героев, складывались по-новому детали мира, окружающего героев.

Зацепившись за одно какое-нибудь слово, Лев Николаевич мог превратить его в сцену или диалог. Так, например, в сцене встречи князя Андрея в лесу с зеленеющим по весне дубом, в первой редакции романа присутствовала фраза: «Было жарко, легко». Во время правки Лев Николаевич вычеркнул эту фразу и после описания пейзажа добавил диалог, в котором лакей Петр сначала разговаривает с кучером, а затем, обращаясь к князю Андрею, говорит: «Ваше сиятельство, лёгко как». Простая искренняя фраза человека из народа побуждает князя Андрея к новым мыслям, к созерцанию возрождающейся к жизни природы во главе с зеленеющим дубом. Все это способствует духовному перерождению князя, возникновению в нем угасшей было жажды жизни.

Писал Лев Николаевич стремительно, рука его еле поспевала за мыслью, и так же стремительно правил. Неудивительно, что подобный стиль работы в сочетании с гигантским объемом произведения приводил к появлению в романе ряда мелких противоречий и неувязок.

Если княжна Марья надевает отправляющемуся на войну брату образок в серебряной ризе и на серебряной цепочке, то французские солдаты-мародеры снимают после Аустерлицкого сражения с тяжело раненного князя Андрея уже не серебряный, а золотой образок. Много путаницы с возрастом сестер Ростовых — если в августе 1805 года Наташе было тринадцать лет, то в начале 1806 года ей уже пятнадцать, а в 1809 году — только шестнадцать лет. Сестра Наташи, Вера, взрослеет куда стремительнее — в 1805 году ей семнадцать лет, в 1806 году — уже двадцать, а в 1809 году все двадцать четыре.

Внося правки, Лев Николаевич не всегда успевал убрать слова и фразы, потерявшие в окончательной редакции свое значение. Так, например, князь Андрей обращается к Пьеру со словами: «Ты знаешь наши женские перчатки», после чего в скобках следует пояснение автора: «Он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине». Упоминание о «наших женских перчатках» было уместно в предыдущей версии текста, версии, в которой князь Андрей был масоном, но в окончательном варианте текста, где князь Андрей не имеет с масонами ничего общего, «перчаток» быть не должно.

После Бородинского сражения Пьер Безухов, вернувшись от Растопчина, к которому он был вызван, перед сном вспоминает в общих чертах события последних дней: «Они — солдаты на батарее, князь Андрей убит... старик...» Непонятно, о каком старике вспоминает Безухов. Дело в том, что первоначальный вариант рукописи третьего тома включал главу, в которой описывалась встреча Пьера со столетним стариком, который остался на пепелище родной деревни. На вопрос Пьера, почему он не уехал вместе со всеми односельчанами, старик отвечает: «Куда же я от Бога уеду? Он, родимый, везде найдет». Убрав эту главу во время правки, Толстой забыл вычеркнуть упоминание о старике.

Впрочем, без мелких погрешностей не обходится ни одно произведение, тем более такое масштабное, как «Война и мир».

12 января Софья Андреевна писала в дневнике: «Левочка всю зиму раздраженно, со слезами и волнением, пишет». «Раздраженно» здесь надо понимать в смысле «возбужденно».

Переутомление вызвало сильные головные боли, должно быть, Лев Николаевич страдал гипертонией. В феврале он писал брату Сергею: «У меня недели две как сделались приливы к голове и боль в ней такая странная, что я боюсь удара». О головных болях мужа Софья Андреевна 19 февраля писала племяннице Льва Николаевича, дочери Марии Николаевны Варваре: «У Левы всё болит голова, такая досада, а всё пишет, так много пишет, думает и утомляется».

Вновь появилось недовольство жизнью, в первую очередь выразившееся в ухудшении отношений с женой. «Соня рассказывала мне, — писала в своих мемуарах Татьяна Кузминская, — что она сидела наверху у себя в комнате на полу у ящика комода и перебирала узлы с лоскутьями. (Она была в интересном положении.) Лев Николаевич, войдя к ней, сказал:

— Зачем ты сидишь на поду? Встань!

— Сейчас, только уберу всё.

— Я тебе говорю, встань сейчас, — громко закричал он и вышел к себе в кабинет.

Соня не понимала, за что он так рассердился. Это обидело ее, и она пошла в кабинет. Я слышала из своей комнаты их раздраженные голоса, прислушивалась и ничего не понимала. И вдруг я услыхала падение чего-то, стук разбитого стекла и возглас:

— Уйди, уйди!

Я отворила дверь. Сони уже не было. На полу лежали разбитые посуда и термометр, висевший всегда на стене. Дев Николаевич стоял посреди комнаты бледный, с трясущейся губой. Глаза его глядели в одну точку. Мне стало и жалко, и страшно — я никогда не видала его таким. Я ни слова не сказала ему и побежала к Соне. Она была очень жалка. Прямо как безумная, всё повторяла: “За что? Что с ним?”

Она рассказала мне уже немного погодя: — Я пошла в кабинет и спросила его: “Левочка, что с тобой?” — “Уйди, уйди!” — злобно закричал он. Я подошла к нему в страхе и недоумении, он рукой отвел меня, схватил поднос с кофеем и чашкой и бросил всё на пол. Я схватила его руку. Он рассердился, сорвал со стены термометр и бросил его на пол».