Марго Па - Проникновение

— Это красиво, — безапелляционно утверждают они.

Во всех снах ищу море, яркий солнечный пляж и мост на другой берег. Но когда нахожу туда дорогу, небо темнеет и начинается осень. Почему-то знаю: пока они не хотят, чтобы я вышла к морю, не найду его. Здесь никто не видел моря, как не видел снов. О снах говорят, не смолкая, как и о штормовом предупреждении. По легенде, раз в сто лет город уничтожает волна. Но со временем он возрождается. Отпевают погибших, восстанавливают дома и фонтаны и продолжают жить. Никто не может покинуть город, потому что это место, где не снятся сны.

— Мне снятся! Мост, уходящий под воду. И чей-то голос требует: «Надо идти!»

— Кира, но ты же тонешь! И просыпаешься здесь, в городе. Сон — выход по другую сторону, а ты и дверь-то не приоткрыла.

Сколько камня тратят на закладку очередного фонтана! Давно бы уже построили дамбу, и город остался бы цел. Мост покачивается на волнах, один шаг и… моё солнце тонет в морской воде. И всё-таки верю: мост — наше спасение.

— Вот ты и тони, — отвечают мне, — а мы будем ждать.

Предчувствие шторма неумолимо. В дождливые дни вода поднимается в каналах и заливает окрестные площади и улицы. И все бегут. Прячутся в барах и треугольных домах, стараются держаться вместе. Ждут волну, что заберёт их с собой. Не зажигают свет, будто у воды есть глаза. Будто она живая и может настигнуть при свете. После наводнения окна и фонари города слепнут. Кажется, темнота создана из частиц страха. Чем темнее становится, тем плотнее воздух и труднее дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Как удары в берег невидимых волн. Считать до утра. Пока низкое солнце не загонит воду обратно в каналы, а штормовое предупреждение не объявят ложным.

Здесь всё вокруг — ложь. Мы живём в Бардо. Никто в точности не знает, что это за место. Каждому видится что-то своё. Мы рядом и одновременно далеко: реальность одна на всех, но галлюцинации у нас разные. Встретившись в лабиринте улиц, подолгу не можем вспомнить друг друга. Лица растворяются в памяти, словно их размывает водой. А если нет никакого моря поблизости? Чайки же не летают за рыбой. Роют норы под городом, как крысы, и питаются мхом, облепившим ступеньки лестниц и основания мостов. Если здесь — Ад, то без кругов, описанных Данте. Я и раньше думала, что у любого из нас насчитают несколько грехов за душой. Не получится ходить по кругу, так или иначе должна быть спираль. Город состоит из перекрёстков. Зигзаги улиц начинаются и заканчиваются многоугольниками площадей. Посреди площади неизменным изваянием — фонтан со статуей, грозно смотрящей в проёмы между домами. И какая бы из улиц ни привела на площадь, сталкиваешься с ней лицом к лицу. Статуя — многоликий Янус [56] Янус (от лат. ianua — «дверь») — в римской мифологии двуликий бог дверей, входов, выходов, различных проходов, а также начала и конца. . Но в отличие от Януса, все четыре, пять, шесть… десять лиц одинаковы, как у близнецов. Обогни фонтан и забудешь, откуда пришла, не знаешь, куда идти дальше.

Дома тоже многоугольные, по стене — на улицу-грех. Дома-клетки. Звёзды, кубы и пирамиды. В пирамидах селятся те, кто не успел «наследить» при жизни. Самый светлый квартал, высоко над каналами, где прячутся от наводнений. Улицы там шире, чем в звёздных, а у статуй в фонтанах всего три лица. Не заблудишься. Местные рассказывают, тех, кто сумел очиститься от воспоминаний, отправляют жить на побережье, в плоские дома. Ждать корабли в новую жизнь. А тех, кто не смог и остался в городе, убивает волна. Видимо, те, кто умерли в младенчестве и ничего не помнят, в город не попадают. Их кладут в лодку, как в колыбель, зажигают свечи у изголовья и отталкивают от берега. Лодка плывёт на закат по спокойному морю легко, ни волны, ни всплеска. Солнечная дорога.

Местные думают, Ад — это сказки. Наш город — Чистилище, вневременье, «станция ожидания», как в «Матрице». Не тюрьма, а исправительный лагерь. Обретая другой мир, утрачиваешь себя, старого, прежнего. Принимаешь город, а город — тебя.

— Вы умеете строить фонтаны? — спросили нас сразу после пробуждения.

— Нет, — хором ответили мы.

— Что можете предложить городу?

— Я — поэт, — сказал Аморген.

— Здесь некого воспевать.

С того дня Аморген тенью бродит по мостам над каналами с флейтой в руках. Флейта заполняет паузы между строфами стихотворений, помогает сочинять. К вечеру в его поношенной шляпе не набирается и пары монет. Эфир чёрствого хлеба стоит пять. Наверно, забыл даже запах. Думал, отпустят как проводника. Как же! Остов ржавого корабля — всё, что осталось от парома, где мы пили шампанское.

— Ульвиг?

— Я — воин.

— Здесь не ведут тех войн, к каким ты привык. Единственный наш враг в городе — мы сами. Но война учит служить чужим интересам. На войне все — наёмники, ведь для себя человек хочет мира. Войны и строительство объединяют людей. Искусство же, напротив, разделяет, множа ненужные смыслы.

Если бы не ты, я бы растворилась или, как говорят в нормальном мире, умерла от голода. А ты приносишь эфиры хлеба, молока, сыра, а иногда и мяса — утки или жареного барашка. Как и откуда не спрашиваю, боюсь. Моим снам тоже сначала поверили, и мы наслаждались вином и рыбой. Но мост слишком быстро ушёл под воду, чернила рисунка исчезли с листа, а нас переселили в звёздный квартал. Я — снова изгой, как бывало при жизни. Живу благодаря тебе. По утрам уходишь туда, где у статуй в фонтанах больше всего лиц, а когда возвращаешься под вечер, с трудом узнаю твоё. Но никогда не смиришься. Ночами стоишь у окна, скребёшь подоконник ногтями, и в напряжённых зрачках плещется лунное золото. Отворачиваюсь, закрываю глаза. Волк накануне охоты.

— А я — никто, — сказала им Маугли, — дорога моя сожжена. Могу всему научиться и стать кем угодно. Хочу работу скульптора. Скучный у вас город, одинаковые фонтаны, улицы, площади. Я бы его приукрасила для разнообразия.

Разнообразие в лабиринте недопустимо, но скульптора у них раньше не было. Многоликие янусы-близнецы — её творения. Живёт в четырёхугольном доме через площадь от пирамид. За талант прощается многое. Волосы стали белее, черты лица жёстче, улыбка надменней. Носит меха и драгоценности, вдыхает неразбавленный джин. Ездит в собственной лодке на открытие фонтанов, как в карете. Она не помнит о нас.

— Маугли — в тюрьме. Тюрьма внутри тюрьмы — почти смерть. Эфира не будет. Сможет выйти оттуда не иначе, как сквозь стены.

Кто-то у стойки бара разбил склянку с эфиром. Жаркое. Аморген замолчал на полуслове, глубоко вдохнул и замер, как статуя. Тяжёлые веки прикрыты, тёмно-каштановые волосы откинуты со лба. Понятно, как он выживает. В человеческом мире это называется фриганизм [57] Фриганизм (freeganism от free — «свободный, бесплатный» и vegan — веганизм, вегетарианство) — стиль жизни, отрицающий принципы общества потребления, нежелание быть частью экономической системы купли-продажи. В качестве источника продуктов питания и других материальных благ фриганы используют свалки, мусорные контейнеры и т. п. или проще — «подбирать объедки». Эфир не хлеб, но суть хлеба. Без эфира мы растворяемся, превращаемся в духов, в тени теней. Густая дымка над каналами, из-за которой чайки боятся летать, и есть духи. Вечные узники города, их не освободит волна.