Людмила Коль - Земля от пустыни Син

— Лярва! Разве так заворачивают ребенка?! — доносится опять.

Сева усмехается про себя: «Интересно! Первый раз от нее слышу!»

Ему не привыкать к «словечкам» — он их за свою жизнь узнал ого-го сколько! Но в обиходе Лены такого раньше не встречалось.

— Так где ты его слышала? — повторяет Сева, пришаркав стоптанными тапочками в комнату.

Он стоит в дверях, почесывая в затылке и наблюдая за сценой, которая разворачивается перед ним.

— Лярва-то? Нормальное слово, — отмахивается Лена. — У нас всегда так говорят.

— Оно же французское — этимологически, — поясняет Сева.

— Тем лучше, — поводит Лена плечом, не имея ни малейшего представления об этимологии слова и этимологии вообще. — Хоть ругаться по-французски умею!

Она выхватывает из рук Лёли маленького брата, которого той велено перепеленать, кладет орущего ребенка на кровать и, ласково приговаривая, начинает пеленать снова.

— Смотри и учись, как надо! — говорит она Лёле.

Но Лёля стоит рядом, понуро опустив голову, и, кажется, совсем не смотрит туда, куда ей велено смотреть.

Аккуратно завернув ребенка и несколько раз нежно качнув его, Лена протягивает замолкшего брата в руки сестры:

— На! Неси в коляску, сейчас пойдешь с ним гулять.

Лёля уже совсем взрослая почти — ей исполнилось тринадцать. И вот — родился брат, на которого мать переключила все внимание, а Лёле остаются только тычки, и она получает их по любому поводу. Из девочки, к которой было приковано внимание, которую все ласкали, любили и баловали, за непослушание которой доставалось, в первую очередь, бабушке, она, кажется, превратилась в няньку при младшем брате, потому что Майе Михайловне Лена младенца не доверяет: «Пустите, Майя Михайловна, у вас уже руки не те, уронить можете, я же вам объясняла сколько раз! Непонятно, что ли?», — каждый раз повторяет она и отстраняет свекровь.

— Я вам не нянька! — бросает Лёля матери, не принимая сверток с братом.

И, отодвинув отца в сторону, сильно хлопнув дверью, выходит из комнаты.

Сева очень хорошо понимает Лёлю, потому что помнит, как у него самого родился младший брат Костя.

Но что теперь делать с собственными детьми? Идея принадлежала Лене — Севу устроил бы и один ребенок. Но Лене непременно захотелось второго. Конечно, она устает, часто на взводе — нелегко ей управляться одной со всеми ними. А он как бы и не умеет сгладить отношения.

После таких сцен Сева начинает отвлекать Лёлю, развивает какую-нибудь тему, чтобы втянуть ее в разговор:

— Ну их, — машет он в сторону Лены и маленького, выйдя вслед за Лёлей, — сами разберутся! Пойдем! Лучше расскажи мне, что у вас по литературе сейчас проходят? — и старается увести дочь в другую комнату.

Но Лёля, воткнув руки в боки, сильно покраснев и сузив глаза в маленькие злые щелочки, раздраженно отвечает:

— Что ты мне зубы заговариваешь? Я не собираюсь вам вашего ребенка нянчить. Сами родили, сами и воспитывайте!

Именно этот эпизод в который раз вспоминается сейчас Всеволоду Наумовичу.

Неприязнь к брату так и осталась в Лёле, сознает он. И сейчас между сестрой и братом практически нет никаких отношений, кроме необходимых реплик, которыми они обмениваются, когда Лёля приезжает к родителям. Они ни о чем никогда не говорят, ничего не обсуждают, в гости друг к другу не ездят. Но и то хорошо: по крайней мере, острой вражды больше нет.

Лёля давно замужем. Нельзя сказать, что ее муж нравится Всеволоду Наумовичу — обычный работяга. Неплохой, конечно, парень, но… простой для его дочери. Не такого зятя он хотел, конечно. Но, как говорится, дело хозяйское. Познакомились где-то в церкви, когда Лёля ездила на экскурсию по русскому Северу. Там он ее уговорил, видно, всякими словами — ну, как обычно бывает: молодая, неопытная, кровь бьет ключом. А потом ей уже не вырваться было — оказалась полностью в его власти. Да еще к тому же благодаря Лене Лёля такая религиозная выросла — все православные праздники отмечает, обязательно постится, по субботам с детьми в церковь ходит, книжки читает про жития святых. Вот на этом они тоже сошлись, потому что зять если что-то и читает, то только религиозное. Наверное, хуже было бы, если бы пил, как русские мужики, а так — вполне положительный, тихий, с гладким благообразным лицом, бородой, которую любит слегка поглаживать, все по дому умеет делать, с детьми возится в свободное время. А где работает — какая разница? Даже если и в похоронном бюро — там же должен кто-то работать? А похоронить человека — это святое дело, так он всегда рассуждает.

С Глебом труднее. Он хоть и молодой еще совсем, практически мальчишка еще, но тоже уже женат — ему было восемнадцать, а ей шестнадцать, когда их поженили, чтобы Ире не делать первый аборт. Не гламурная, конечно, и молчит про себя. Но Лена настояла, чтобы поженились, раз так получилось. Даже жесткую свадьбу, как теперь говорят, им сыграли — по всем правилам, хотя Глебу это было безразлично. И теперь они втроем с малышом живут в соседней комнате, где раньше спал отец; потом, когда Сева переехал обратно к матери, это была его комната, а теперь ее отдали Глебу. Громогласно, конечно, получается, суета все время вокруг, мельтешенье, двери то и дело хлопают, покоя нет, не отдохнешь, главное — нигде не спрячешься, не схорониться от чужих глаз нигде, одному побыть… Особенно чувствуется теперь, когда второй «звонок» уже был… Глеб работает продавцом в магазине компьютерной техники. Хоть что-то выучил, к чему-то приспособился. Одни проблемы с ним были: в школу приняли не сразу, говорили, что отстает в развитии, хотя он всегда был крупный ребенок, выше своих сверстников. Но когда перед поступлением проходил собеседование, сказали, чтобы еще год посидел дома — психолог так Лене сказал. А потом, в школе уже, учителя настаивали, чтобы его перевели в другую школу — для трудновоспитуемых. Лену постоянно вызывали к директору и говорили прямо: «Все дети дерутся, это нормально. Но он у вас не бьет детей, а просто убивает — с удивительной жестокостью дерется». Каждый раз Лена упрашивала оставить Глеба в школе. А придя домой, только пожимала плечами и отмахивалась: «Подумаешь, что они там говорят! Здоровый парень. Нужно, чтобы умел давать в морду, а не сопли разводил, когда другие бьют». Потом, правда, сын понемногу выправился, и школу с грехом пополам закончил, и даже компьютерные курсы закончил. К словам матери всегда прислушивался — та его в руках держала крепко, чуть что — кулак покажет: «Смотри у меня!» А отца ни в грош не ставил — что бы Всеволод Наумович ни сказал, какое бы замечание ни сделал, Глеб тут же оборвет: «Не парься, дед!» Матери никогда так не скажет, а ему: «Не сипи!» Теперь работает — семью содержит. Но эта семья — надолго ли?