Майкл Ондатже - Призрак Анил

Поначалу казалось, что стихи, опубликованные Палипаной, положили конец дебатам и спорам, которые велись историками; его безупречная репутация ученого, который всегда опирался на тщательно проведенное исследование, не позволяла усомниться в их существовании. Теперь же у многих возникло подозрение, что он построил свою карьеру только для того, чтобы проделать с миром этот фокус. Хотя, возможно, для самого Палипаны это был не просто фокус и вовсе не обман; возможно, для него это был не ложный шаг, а шаг в иную реальность, заключительная сцена длинного, безошибочного танца.

Однако никого этот странный акт не восхитил. В том числе его академических последователей. И даже его учеников, включая Сарата, которых он всегда осуждал за небрежность и неточность. Этот жест, «жест Палипаны», был расценен как предательство принципов, на которых он построил свою репутацию. Подлог мастера — это не просто злая выходка, это насмешка. Только самый невинный взгляд был способен увидеть в этом поступке автобиографический или, возможно, химический распад.

Надписи на крепости Сигирия расположены на выступе скалы, на четырехсотметровой высоте. Они старше более известных изображений небесных дев на «зеркальной стене» и высечены, вероятнее всего, в шестом веке. Выцветшие тускло-желтые письмена — загадочные утверждения, лишенные какого-либо контекста, — всегда притягивали историков своей таинственностью, сам Палипана посвятил пятнадцать беспокойных лет их изучению. Как историк и ученый, он подходил к любой проблеме с разных сторон. Слушать женщину из касты дхаби, стиравшую белье в недавно обнаруженном пруду на скале, или работать рядом с каменщиком ему нравилось больше, чем говорить с профессором из университета Перадении. Его подход к письменам опирался не столько на знание исторических текстов, сколько на практическое знание местных ремесел. Его глаза распознавали в неправильной линии на поверхности скалы гармонию изображенного плеча.

Палипана, изучавший языки и тексты до сорока лет, следующие тридцать посвятил полевым исследованиям — историческую версию он уже сформулировал. Приближаясь к раскопкам, Палипана уже знал, что там найдет: четкий узор отдельно стоящих колонн или знакомый символ высоко на стене пещеры. Странная самоуверенность для того, кто всегда был скромен в своих предположениях.

Он ощупывал каждую обнаруженную надпись. Прослеживал каждую букву в Каменной книге Полоннару — вы, в первой книге страны, на высеченном из камня прямоугольнике высотой более метра и длиной около десяти; он прижимался голыми руками и лицом к этому постаменту, вобравшему в себя дневной зной. Почти весь год тот был темным и теплым, и лишь в сезон муссонов буквы наполнялись водой, образуя маленькие гавани безупречной формы, как в Карфагене. Гигантская книга на жесткой траве Священного прямоугольника Полоннарувы, на котором высечены буквы, окаймленные фризом из уток. Утки для вечности, шептал он про себя, улыбаясь в полуденном зное, сводя воедино то, что обнаружил в древних текстах. Тайну. Подобные открытия были его величайшей радостью. Так, он нашел танцующего Ганешу, возможно первого вырезанного из камня Ганешу на острове, среди людей на фризе в Михинтале.

Он проводил параллели и связи между техникой каменщиков, которую он увидел в Матаре, и своим многолетним трудом по переводу текстов и на раскопках.

И начал принимать за правду вещи, о которых оставалось лишь гадать. И никоим образом не воспринимал это как подлог или фальсификацию.

Археология живет по тем же правилам, что и Кодекс Наполеона. Дело не в том, что его теории были признаны ложными, а в том, что он не мог доказать их истинность. К тому же закономерности, обнаруженные Палипаной, начали сливаться. Они позволяли ходить по водам, прыгать по верхушкам деревьев. Вода, наполнявшая вырезанный в камне алфавит, соединяла берега. Так возникала недоказуемая истина.

Сколько бы он ни лишал себя земных благ и социальных привычек, еще больше было отнято у него в ответ на его недоказуемые теории. Он потерял уважение, подобающее его статусу. Однако не стал отказываться от того, что считал своим открытием, и не делал попыток защититься. Вместо этого он уединился. Несколько лет назад, путешествуя с братом, он нашел в лесу, в двадцати милях от Анурадхапуры, развалины монастыря. И теперь перебрался туда со всеми своими пожитками. Говорили, что он живет в полуразрушенной «хижине с крышей из пальмовых листьев», довольствуясь лишь самым необходимым. В соответствии со строгими принципами монашеской секты шестого века, отвергавшей любые украшения в религии. Они украсили резьбой всего одну каменную плиту, на которую затем мочились. Вот что они думали об изображениях, высеченных на камне.

Ему было больше семидесяти, и его беспокоило зрение. Он все еще писал от руки свои тексты, извлекая из себя истину. Он был худ словно жердь, носил одни и те же хлопковые брюки, купленные когда-то на Галле-роуд, две одинаковые темно-фиолетовые рубашки и очки. У него сохранился сухой умный смех, который для того, кто знал обоих братьев, был единственной соединявшей их биологической чертой.

Он жил в лесу вместе с книгами и планшетом. Теперь для него вся история наполнилась солнечным светом, любое углубление наполнилось дождем. Хотя в часы своих трудов он понимал, что бумага вместе с тем, что на ней написано, быстро ветшает. Она страдала от нашествий насекомых, выцветала на солнце, билась на ветру. И было еще его старое, исхудавшее тело. Теперь Палипана также оказался лишь во власти стихий.

*

Оставив позади Канди, Сарат с Анил в поисках Палипаны отправились на север, в засушливую зону. Так как у них не было возможности сообщить учителю о своем приезде, Сарат не знал, как тот их встретит: презрительно отвергнет или неохотно примет. Они подъехали к Анурадхапуре днем, в самую жару, и через час оказались на опушке леса. Оставив машину, они минут двадцать шли пешком по тропинке, петлявшей между большими валунами, и неожиданно оказались на поляне. По ней были разбросаны покинутые постройки из дерева и камня — остатки высохшего водного сада, каменные плиты. Какая-то девушка просеивала рис, Сарат подошел и что-то сказал.

Девушка вскипятила на костре воду, и они трое уселись на скамью и стали пить чай. Девушка по-прежнему молчала. Анил предположила, что Палипана спит во мраке хижины, но вскоре из одной постройки вышел человек в саронге и рубашке. Подойдя к колодцу, он вытащил оттуда ведро с водой и вымыл лицо и руки. Потом, повернувшись, сказал:

— Я слышал твой голос, Сарат.

Анил с Саратом поднялись, но Палипана не двигался с места. Он просто стоял. Сарат, склонившись, коснулся ног старика, потом подвел его к скамье: