Майкл Ондатже - Призрак Анил

Лиф встретила Анил около Сверхбольшого Массива Радиотелескопов, собиравших информацию о Вселенной над пустыней. Она жила рядом с этими гигантскими радиоприемниками, ловившими гигантскую историю неба. Есть там кто-нибудь? Откуда идет сигнал? Кто умирает, снявшись с якоря?

Что ж, оказалось, что это Лиф.

Каждый день они сидели лицом к лицу за совместной трапезой в «Пекоде». Анил чувствовала, что гигантские телескопы в пустыне принадлежат к тому же жанру, что и любимые кинотеатры Лиф под открытым небом. Они говорили и слушали друг друга. Лиф любила Анил.

И знала, что Анил ее любит. Сестра и сестра. Но Лиф была больна. И ей, очевидно, становилось хуже.

— Что ты имеешь в виду?

— Я все время… забываю всякие вещи. Видишь ли, я могу сама поставить себе диагноз. У меня альцгеймер. Я знаю, что слишком молода для этого, но я болела энцефалитом в детстве.

Когда они работали в Аризоне, никто не замечал ее болезни. Сестра и сестра. Она уехала, не сказав Анил, почему уезжает. С энергией одиночки она сумела перебраться на восток, в пустыню Нью-Мексико. Астма, сказала Лиф. Борясь за свою жизнь, она начала терять память.

Они сидели в «Пекоде» в Сокорро, шепча в послеполуденный воздух:

— Лиф, слушай. Ты помнишь, кто убил Черри Баланса?

Что?

Анил медленно повторила вопрос.

— Черри Баланса, — повторила Лиф. — Я…

— Его застрелил Джон Уэйн. Помнишь?

— Я это знала?

— Ты помнишь Джона Уэйна?

— Нет, моя милая.

Моя милая!

— Ты думаешь, они нас слышат? — спросила Лиф. — Эти гигантские металлические уши в пустыне. Они нас тоже засекают? Я всего лишь мелкая деталь в побочной линии сюжета.

Затем, после проблеска памяти, она прибавила, к ужасу Анил:

— Что ж, ты всегда считала, что Черри Баланс должен умереть.

— А она? — спросил Сарат, когда Анил рассказала ему о своей подруге Лиф.

— Она жива. Она позвонила мне, когда у меня был жар, там, на юге. Мы всегда звонили друг другу и говорили, пока не уснем, смеясь и плача, делясь новостями. Нет, она жива. Ее сестра присматривает за ней неподалеку от этих телескопов в Нью-Мексико.

Дорогой Джон Бурман, у меня нет Вашего адреса, но мистер Уолтер Донохью из «Фабер и Фабер» предложил передать Вам письмо. Я пишу от своего лица и от лица моей коллеги Лиф Нидекер по поводу одной сцены в вашем раннем фильме «В упор». В начале фильма — точнее сказать, в прологе — в Ли Марвина стреляют с расстояния примерно в полтора метра. Он падает обратно в тюремную камеру, и мы думаем, что он мертв. Затем он приходит в себя, покидает Алькатрас и плывет через пролив в Сан-Франциско.

Мы, судебные эксперты, поспорили о том, в какую часть тела мистера Марвина попала пуля. Моя подруга думает, что пуля, скользнув, сломала ребро, но рана была незначительной. Мне кажется, что рана была более серьезной. Я понимаю, что прошло много лет, но, может быть, вы попытаетесь вспомнить и сообщить нам место входа и выхода пули и то, какие указания вы давали мистеру Марвину относительно того, как ему реагировать на выстрел и как двигаться впоследствии, когда герой фильма выздоровел.

Искренне Ваша, Анил Тиссера

Разговор в валавве в дождливый вечер.

— Вам нравится сохранять некоторую неопределенность, не правда ли, Сарат, даже по отношению к самому себе.

— Не думаю, что ясность неразрывно связана с истиной. Это всего лишь простота, не так ли?

— Мне нужно знать, что вы думаете. Отделить одно от другого, чтобы узнать, из чего вы исходите. Это вовсе не исключает сложности. На открытом воздухе тайны оказываются бессильными.

— В любом случае политические тайны не бессильны.

— Но можно уничтожить напряженность и угрозу, которые их окружают. Вы археолог. Истина в конечном счете обнаруживается. Она в костях и остаточной породе.

— Она в характере, нюансах и настроении.

— Они-то и управляют нашей жизнью, а не истина.

— Жизнью управляет истина, — тихо произнес он.

— Почему вы стали этим заниматься?

— Я люблю историю, мне нравится проникать вглубь этих ландшафтов. Словно проникаешь вглубь сна. Кто — то невзначай отодвигает камень, и рождается история.

— Тайна.

— Да, тайна… Меня послали учиться в Китай. Я пробыл там год. И видел в Китае всего лишь одно место величиной с пастбище. Я больше никуда не ездил. Там я жил и работал. Крестьяне расчищали холм и наткнулись на землю другого цвета. Простая вещь, но туда пришли археологи. Под серой землей другого цвета нашли каменные плиты, а под ними деревянные балки, обтесанные, подогнанные и скрепленные так, как будто на лугу уложили пол. Только это был не пол, а потолок… Как я уже сказал, это походило на сон, в который ты погружаешься все глубже. Чтобы поднять эти балки, туда пригнали краны, и под ними оказалась вода — водяная могила. Три огромных пруда, по которым плавал лакированный гроб древнего правителя. Там также находились гробы с телами двадцати женщин с музыкальными инструментами. Понимаете, они должны были его сопровождать. С цитрами, флейтами, свирелями, барабанами и металлическими колокольчиками. Препроводить его к предкам. Когда скелеты вынули из гробов, то повреждений, говорящих о том, каким образом музыкантши были убиты, не обнаружили: все кости были целы.

— Значит, их задушили, — предположила Анил.

— Да. Так нам и сказали.

— Или отравили. Исследование костей поможет установить истину. Не знаю, существовала ли тогда в Китае традиция отравления. Когда это было?

— В пятом веке до нашей эры.

— Да, они разбирались в ядах.

— Мы пропитали лакированные гробы полимером, чтобы они не разрушились. Лак был сделан из сока сумаха, смешанного с разноцветными красителями. Сотни слоев лака. Потом нашли музыкальные инструменты. Барабаны. Свирели из бутылочных тыкв. Китайские цитры. Но больше всего — колокольчиков… К тому времени прибыли историки. Специалисты по конфуцианству и даосизму, по колокольному звону. Мы вытащили из воды шестьдесят четыре колокольчика. До сих пор не было найдено ни одного инструмента той эпохи, хотя известно, что музыка была самой важной деятельностью и идеей этой цивилизации. Поэтому вельможу полагалось хоронить не вместе с его сокровищами, а в сопровождении музыки. Оказалось, что большие колокола, которые мы вытащили из воды, были сделаны с применением сложнейших технологий. Похоже, в каждом регионе имелся свой способ изготовления колоколов. Между ними буквально велись музыкальные войны… Не существовало ничего важнее музыки. Она служила не для развлечения, а для связи с предками, благодаря которым мы оказались здесь, она была моралью и духовной силой. Опыт прорыва сквозь барьеры серого сланца, древесины и воды, чтобы обнаружить там захоронение женского оркестра, подчинялся той же мистической логике, вы понимаете? Вы должны понять, почему они согласились принять подобную смерть. Точно так же террористов в наше время можно убедить, что они обретут бессмертие, если умрут за дело своего вождя… Перед моим отъездом был устроен концерт. Все работавшие на раскопках могли услышать звон колоколов. Мой год в Китае подходил к концу. Концерт состоялся вечером, и, слушая колокола, мы физически ощущали, как их звуки взмывают в темноту. У каждого колокола было два тона, символизирующие две стороны души, которая заключает в себе гармонию противоборствующих сил. Возможно, эти колокола и сделали меня археологом.