Фердинанд Ойоно - Жизнь боя

— Коньяку, черт возьми!

Он наполнил два стакана и выпил их залпом. Госпожа хотела остановить его. Комендант раздраженно отдернул руку. Госпожа убежала в спальню.

Комендант хотел было встать, но поскользнулся и рухнул на пол. Я кинулся, чтобы помочь ему. Он принялся всячески поносить меня. Никогда я не видел его в таком состоянии, даже до приезда госпожи. С грехом пополам ему удалось сесть. Он долго созерцал потолок, скрестив на животе руки. Госпожа пулей вылетела из спальни и велела мне уходить.

— Нет, пусть остается! — взревел комендант. — Оставайся!

Он пересел на край дивана и уставился на жену, словно окаменевшую посреди гостиной. Вдруг он с размаху что-то бросил ей под ноги. Предмет упал на пол и покатился к холодильнику. Это была зажигалка… г-на Моро. Я видел эту зажигалку только раз, когда г-н Моро обедал в резиденции, но сразу узнал ее.

Госпожа схватилась за голову и упала в кресло.

— Что ты на это скажешь, моя милая? — крикнул комендант, указывая на зажигалку.

При этих словах плечи госпожи задрожали, но она взяла себя в руки и гордо подняла голову.

— Бой, оставь нас! — сказала она властно.

— Оставить нас! — вскричал комендант. — Разве у нас есть секреты? Все данганские бои осведомлены об этом! Да, ты спишь с Моро! А еще считала его неотесанным!..

Госпожа встала. Она принялась шагать по комнате, ломая руки. Комендант следил за ней взглядом, полным ненависти. Она ходила взад и вперед, посматривая на зажигалку. Повернулась на каблуках и встала прямо перед мужем. Комендант тотчас же устремил взгляд поверх ее плеча, затем отвернулся к открытому окну.

— Отныне мы чужие, — проговорил он. — Ты недолго ждала, чтобы изменить мне даже здесь… Туземцы узнали об этом много раньше меня!

Он слабо усмехнулся и продолжал:

— Для них я теперь только «Ngovina уа ngal a ves zut bisalak a be metua»! He понимаешь? Конечно, нет! Ты всегда презирала туземные наречия… Что бы я ни делал, отныне я для них лишь комендант, жена которого валяется на спине в канавах и машинах.

— Неправда! — закричала она. — Неправда!

Она разрыдалась.

— Я не знал, что имею честь быть рогоносцем и что обязан этой честью господину Моро! — сказал комендант, с глубоким презрением произнося слово «господин». — Да, на этот раз ты нашла себе любовника в грязи! — Помолчав, он продолжал: — Ты не поверишь, до чего я себе противен…

Госпожа все еще плакала. Комендант снова растянулся на диване.

— Послушай, дорогой… — сказала госпожа, отведя руки от лица, залитого слезами.

— Знаю, знаю, — перебил ее комендант, принужденно смеясь, — песенка мне знакома! Твой главный недостаток! Потеря контроля над собой! Конфликт духа и плоти! Вот что, я сыт этим по горло! Слышишь? По горло! Ты всегда принимала меня за дурака! А твои поездки в машине по четвергам! А этот Моро, о котором ты упоминала лишь изредка и с таким презрением! Ты пригласила его под предлогом, что нам не следует пренебрегать им, хотя он человек не нашего круга! Милочка моя, я уже понимал, куда ты клонишь… Туземцы уже звали меня «Ngovina уа ngal a ves zut bisalak a be metua»! Только я не знал, он ли это!.. Ты служил им посредником? — крикнул он, оборачиваясь ко мне. — Небось делал это ради сигарет Моро и подачек госпожи, а?

Он горестно покачал головой и снова упал на диван. Госпожа по-прежнему плакала. Часы в резиденции пробили полночь.

Комендант искоса посмотрел на меня, и я почувствовал взгляд госпожи, хотя лицо ее было закрыто руками. Я снял фартук. Прежде чем выйти на веранду, где я каждый вечер вешал его после работы, я поклонился и пожелал им спокойной ночи.

Комендант завозился на диване и повернулся лицом к стене. Госпожа заперла дверь, едва я переступил порог.

Снаружи была ночь, словно созданная для слепцов. Ночь без единой звездочки, без единого светляка…

Кализия слушала меня, открыв рот. Изредка она щелкала пальцами в знак удивления. Когда я закончил рассказ о сцене, разыгравшейся в моем присутствии, она с опаской взглянула на меня и отвернулась.

— На твоем месте, — заговорила она, — я сразу ушла бы, не стала дожидаться, пока река поглотит меня. Наши предки говорили: спасаться надо вовремя, когда вода доходит лишь до колен. Пока ты здесь, комендант не сможет забыть. Глупо, конечно, но с белыми это так… Для него ты… как бы это сказать… словно глаз колдуна, который все видит и знает. Вор или человек, за которым есть грешок, не может быть спокоен под этим взглядом…

— Но не я один знаю, что госпожа спит с господином Моро… Комендант сам сказал, что все туземцы знают об этом… — возразил я, хотя и не был вполне уверен в правоте своих слов.

Кализия пожала плечами.

— Это неважно… — сказала она. — В резиденции ты вроде нашего… как бы это сказать… вроде нашего представителя. Мой сородич повар и Баклю в счет не идут: они мужчины лишь потому, что носят штаны… Если б я вздумала по глупости выйти замуж, то выбрала бы такого мужчину, как ты… О чем это я говорила?.. Да, теперь, когда тебе известны все их дела, хозяева не забудут случившегося, пока ты здесь. И этого они тебе не простят. Разве могут они по-прежнему чваниться перед тобой и пускать тебе дым в лицо — тебе, человеку, который знает! Они думают, что это ты все разболтал, и волей-неволей чувствуют, что ты их судишь… Они не могут допустить этого… На твоем месте, клянусь тебе, я ушла бы, даже не попросив жалованья.

Кализия смотрела на меня так, словно я тут же должен пуститься наутек. Она хлопнула в ладоши, затем перевязала набедренную повязку, сделав большой бант под жакетом.

— У меня все дрожит внутри, — сказала она, — так бывает со мной перед дурной вестью или несчастьем… Я их заранее чувствую…

Она избегала смотреть на меня, пока мы шли рядом, направляясь в резиденцию. Чтобы отделаться от меня, она забежала в рощу и крикнула оттуда:

— Ступай один! Я побеседую с господином Ватерклозетом, перед которым снимают не шляпу… а набедренную повязку!

И исчезла за кустом.

Боялся ли я? Трудно сказать. То, что сказала Кализия, не казалось мне странным. О некоторых вещах не хочется думать, но это не значит, что о них забываешь. Выйдя вчера вечером из резиденции, я все время оглядывался. Мне казалось, что кто-то крадется за мной в темноте. Когда я пришел домой, меня трясло как в лихорадке. Вытянувшись на циновке, я вновь пережил всю эту сцену. Нет никакого сомнения, что комендант привык к изменам жены. Понимаю теперь причину его простодушия, его намеренной глухоты, когда мои соплеменники, поклонившись ему, кричали вдогонку: «Ngovina уа ngal a ves zut bisalak». Он же начинал свистеть или высовывался из машины и прикладывал указательный палец к шлему, желая показать, что ничего не понимает.

Сегодня — никаких происшествий, если не считать растущей неприязни коменданта. Он совсем обезумел от злости. Опять начались брань и пинки. Ему хочется унизить меня, а ничего нового придумать он не может. Он забывает, что выносить все это входит в мои обязанности и ремесло боя уже не таит для меня ничего нового. Интересно, почему он тоже зовет меня теперь «господином Тунди»?..