Павел Хюлле - Касторп

Потом наступили ужасные дни. Он погружался в себя, как в бездонный колодец, не зная, за что ухватиться. Долгие периоды бессонницы изнурили его до такой степени, что не оставалось сил ездить на занятия. Он не обедал, только завтракал и ужинал. Порой, когда ему все же удавалось заснуть, его преследовали тягостные картины: незнакомка, разнузданная и бесстыжая, терзала его на сопотском пляже или в номере гостиницы «Вермингхофф». Иногда она превращалась в эфеба, иногда щеголяла в мундире здешнего гусарского полка. Но хуже всего были ночи, когда он, уставившись в потолок, слушал, как по квартире госпожи Вибе, звеня шпорами, ходит кто-то в тяжелых сапогах. Тогда ему вспоминалась физиономия заговорившего с ним возле казарм рыжего коротышки, лицо пассажира в пустом трамвае и портрет господина обер-лейтенанта, сливавшиеся в одну омерзительную рожу. Он не стал записываться на экзамен. Не ответил на письма Иоахима и дяди Тинапеля. Не отправлял больше Шаллейн грязное белье, хотя запасы чистого таяли с каждым днем. Однажды утром, заставив себя выйти на улицу, он с остановки увидел на угловом доме табличку доктора Петера Анкевица: «Нервные заболевания, бессонница, консультации». И подумал, что это счастливое стечение обстоятельств: коли уж он пал так низко, что пренебрегает повседневными обязанностями, нужно воспользоваться подвернувшейся оказией.

— Это все, — Ганс Касторп закончил свой рассказ. — Теперь вы мне пропишете капли или порошки?

Что такое курхаус? Да ничего особенного. Сколько-то гостиничных номеров, веранда, на которой можно лежать в шезлонгах, ресторан с садиком, некое подобие променада. В те времена, когда гостиничное дело, пройдя этап случайных инициатив, превращалось в истинно промышленную отрасль с участием акционерного капитала, курхаусы возникали буквально всюду, где еще не успели построить фабрику или куда не дотянулась городская застройка. Морское побережье, минеральные источники не являлись необходимым условием: достаточно было красивого вида и убежденности в том, что воздух в данном месте чуточку чище, чем где-либо еще. Примером могла послужить Олива: несмотря на отсутствие пляжа, горных вершин или хотя бы одного целебного источника, в прелестном уголке на краю леса выстроили курхаус как символ новых веяний. Куда привлекательнее, разумеется, были местности, расположенные у самого моря, — такие как Елитково, Бжезно или Собешево. Тамошние курхаусы мгновенно обзаводились купальнями — сооружениями весьма нехитрыми, состоящими из деревянных будок, именуемых кабинами, да на скорую руку сколоченных деревянных помостов и лесенок. Волшебное слово «бад» [24] Купанье; купальня (нем.). , тем не менее, притягивало туда отдыхающих, хотя непродолжительность балтийского сезона не позволяла развернуться в полную силу владельцам ресторанов, гостиниц и киосков с сувенирами.

Иначе обстояло дело в Сопоте. И не только потому, что кроме курхауса и купален там был самый длинный мол, около восьмидесяти пансионов, два шикарных отеля, санаторий и десятки особняков и вилл — в том числе и таких, которые сдавались внаем. Сопот оставил далеко позади другие курорты, едва там открылись горячие водолечебницы. С тех пор люди, страдающие истинными или мнимыми недугами (последним, впрочем, вышколенный персонал уделял не меньше внимания), могли круглый год, независимо от погоды, пользоваться новейшими достижениями медицины. Пятьдесят восемь ванн предлагали свои услуги для борьбы с ревматизмом, хронической сыпью, увеличением печени, катарами, артритом, бородавками, сердцебиениями, хрипотой, геморроем, импотенцией, эпилепсией, психическими заболеваниями и всевозможными неврозами.

Вероятно, для истории Сопота не имело особого значения, что в первый же год деятельности «Вармбада» [25] Вармбад — горячая водолечебница (нем.). пациентом этого лечебного заведения стал студент Ганс Касторп. Его фамилия фигурировала в книге записи процедур под номером 747 с двумя дополнительными пометками: «М» + «Э». «М» означало купание в подогретой морской воде, «Э» — электрический ток, под постоянным небольшим напряжением пропускаемый через ванну пять раз за сеанс. Наш герой для процедур выбрал пятницу, поскольку во втором семестре по пятницам занятия заканчивались раньше обычного, в час дня. Спустя пятьдесят восемь минут он уже садился в поезд на Центральном вокзале в Гданьске, куда из политехникума добирался на трамвае. Без пяти три, слегка вспотев от пробежки по Морской улице, он входил в мужскую приемную «Вармбада», где в плетеных креслицах, за кофе и журналами мод, пациенты ждали, пока облаченный в белый халат банщик выкрикнет соответствующий номер и отведет своего подопечного в кабину, где тот раздевался за ширмой и залезал в уже приготовленную ванну.

— Вы студент медицины? — этот вопрос донесся до Касторпа из соседней, грязевой ванны, в которой лежал худосочный господин средних лет, похожий на всполошившуюся куропатку. — Я спрашиваю, поскольку мне интересно, как здесь оцениваются новейшие методы. В берлинских газетах пишут, что нашей немецкой медицине нет равных! Слыхали подобную чепуху?

Сквозь нагретую, пахнущую водорослями воду, в которую Касторп погрузился едва ли не до кончика носа, как раз проходил слабый ток. По коже бежали приятные мурашки, будто тело массировали десятки пальцев. Слегка приподняв голову, он ответил:

— Я изучаю кораблестроение! В медицине ничего не смыслю. Немецкая, говорите? Медицина не имеет национальности!

С этими словами Ганс Касторп, не испытывающий желания продолжать обмен мнениями, демонстративно нырнул в свою морскую кипень.

Тогда из другой ванны, наполненной доставленным из-за границы солевым раствором, раздался зычный голос:

— Вы против немецкой медицины?! Интересно, чем она хуже, скажем, французской? А вы, молодой человек, не правы, — это относилось к Касторпу. — Космополитизм еще ничего не создал, ни в одной области! Он способен только паразитировать на достижениях разных наций!

Лицо говорившего на секунду высунулось из облака пара. Толстые обвислые щеки, пышные усы и мешки под глазами делали его похожим на моржа.

— Поразительно, как некоторые умеют переиначивать чужие высказывания! — немедленно отозвался Тощий. — Я не говорил, что немецкая медицина чем-то хуже, позвольте вам напомнить. Не так ли? — обратился он к Касторпу, призывая его в свидетели. — Я только сказал, что превозносить ее в газетах, ставя выше врачебного искусства других народов, — абсурд, глупая пропаганда! Мелкий торговец может на все лады расхваливать свой товар: мол, он лучше того, что продают в соседней лавчонке. Но когда речь касается серьезных вещей, шутки в сторону, господа! Словесная перепалка рано или поздно заканчивается перестрелкой!