Павел Хюлле - Касторп

Оба громко и от души рассмеялись.

— История с французом, пытавшимся отсудить собственность в деревне, в свое время попала в местные газеты, — сообщил Кьекерникс, одновременно подзывая кельнера. — Кто-то из этих Венанкуров, еще при польском короле, который, как всякий польский король, вступил на трон, чтобы тут же его потерять, купил там землю и построил усадьбу. Сто лет спустя, когда Наполеон осаждал город, какой-то очередной Венанкур оказал императору помощь. Поэтому прусские власти по своем возвращении якобы заставили владельца имения, угрожая судом и тюрьмой, продать принадлежащую ему собственность за бесценок. Нынешний Венанкур, супруг нашей доброй знакомой, — Кьекерникс подмигнул, — желает ту странную сделку оспорить.

— А это возможно? — Ганс Касторп наконец-то дождался портера, поданного в высоком изящном бокале.

Смешинки в глазах Кьекерникса исчезли. Его прямой греческий нос, грива седых волос, продольные морщины на лбу и ямочки, появлявшиеся на щеках, когда он улыбался, вместе взятые, складывались в классический, хотя и не без налета плутовства, образ. Однако сейчас Ганс Касторп почувствовал, что Кьекерникс посерьезнел.

— Все возможно, — тихо проговорил он. — Только что-то более вероятно, а что-то — менее. Однако ничего нельзя исключить, дружище, ведь степень вероятности определяется не по универсальной шкале — она зависит от меняющихся обстоятельств.

— Ну, не совсем так, — Ганс Касторп ощутил приятное, бодрящее воздействие портера. — Законы физики — нравится нам это или не нравится — не зависимы от обстоятельств. Я хочу сказать, что нельзя — например, на минуту — отменить закон тяготения. А стало быть, в природе он обязателен, как в мире людей обязателен закон, согласно которому легально заключенная сделка — если вовремя не было представлено доказательств мошенничества хотя бы одной из сторон — никоим образом не может быть поставлена под сомнение. Разве не законы, — закончил он, — душа государства?

— Ну да, разумеется, — неизвестно чему обрадовался Кьекерникс. — Браво, молодой человек! — и он снова подозвал кельнера, чтобы потребовать, притом немедленно, холодных рубленых котлет, салата и красного вина. — Ты принципиально встаешь на защиту порядка, что абсолютно понятно: все мы жаждем, чтобы в мире царил порядок, иначе нам не постичь смысла вещей, но задумывался ли ты когда-нибудь всерьез о том, откуда берутся понятия, которые мы считаем нерушимыми законами природы или цивилизации? Я уже не касаюсь проблемы цифр. Наверно, ты, как будущий инженер, не раз ее рассматривал в свете учения пифагорейцев, Платона или Аристотеля; предлагаю оставить эту детскую задачу гимназистам, которые не читали Канта. Поистине есть проблемы куда более важные.

Тут Кьекерникс на минуту прервался, чтобы попробовать поданное ему бургундское, кивнул и, отослав кельнера, тотчас опрокинул целую рюмку.

— Представь себе, — продолжал он, — что через несколько лет твоя великая страна снова окажется в состоянии войны с Францией, но не выиграет ее, как это было в семидесятом году, поскольку Россия на сей раз не останется нейтральной и, воспользовавшись обстоятельствами, захватит Восточную Пруссию вплоть до Гданьска. Теоретически такое возможно?

— Да, — ответил Ганс Касторп, — теоретически возможно.

— Превосходно, — Кьекерникс пододвинул к нему блюдо с салатом. — Теперь вообразим, что в этой ситуации возобновляется процесс господина де Венанкура. Русским будет на руку продемонстрировать, как недостойно вели себя твои соплеменники. А то, что Венанкур француз, — еще лучше. В новых обстоятельствах он вполне может стать их естественным союзником. А была или не была вынужденной сделка, которую его предок заключил с муниципалитетом, совершенно не важно.

— Я понимаю, к чему вы клоните, — Касторп отставил бокал и улыбнулся Кьекерниксу. — Победители обычно диктуют свои законы, и нетрудно предположить, что многое изменится. В конце концов, раньше или позже, мы начнем соблюдать новые правила. Потому я и выбрал точные науки. Такого рода относительность в них невозможна. Температура замерзания воды всегда одинакова, независимо от того, по какой шкале мы ее определяем — Фаренгейта или Цельсия.

— Разумеется, — Кьекерникс хлопнул в ладоши, — с этим не поспоришь! Но не изменится ли в связи с новыми открытиями наше представление о мире?

— Целостная картина — пожалуй, но не слишком сильно, — Касторп машинально взял у кельнера второй бокал портера. — Вы представляете себе какое-нибудь великое новое открытие, которое опровергнет закон Ньютона? Кеплера? Эвклида? Это был бы абсурд, равносильный утверждению, будто лягушке для жизни нужна не вода, а аммиак!

Голландец, с полным ртом салата, захихикал:

— Может, кто-нибудь когда-нибудь выведет для французов такую лягушку? — Но тут же добавил серьезно: — Дело не в том, что существуют аксиомы, а в том, по силам ли нам придумать для них обоснования.

За вторым бокалом портера Ганс Касторп ощутил приятную расслабленность — тем более следовало поскорее завершить завтрак в гостинице «Deutsches Haus». Поскольку тема разговора была неисчерпаемой, он сменил ее, спросив:

— Вы, кажется, неплохо знаете поляков?

Кьекерникс пожал плечами.

— Я покупаю дерево везде, где его много и цена невелика, в том числе в Польше, хотя такой страны, собственно говоря, не существует. В восьмистах километрах к югу отсюда у графа Потоцкого огромные леса. Я побывал там в прошлом году. Ты можешь себе представить дворец прекраснее Версаля? Экипажи, каких, вероятно, нет даже у вашего наследника престола? В покоях я, разумеется, не едал, — голландец снова захихикал, — дух аскезы не позволил, но и дом управляющего был хоть куда. Что тебя интересует? Тамошние евреи питаются воздухом, а мужики ходят в костел босиком и, повстречавшись с ксендзом, целуют ему руки. Они якобы еще верят в оборотней, хотя я не проверял.

— Это Россия? — Ганс Касторп отпил большой глоток портера.

— Австрия, — Кьекерникс отставил первую, уже опорожненную бутылку бургундского и, начав вторую, налил себе полную рюмку. — Точнее, провинция Австро-Венгрии, называющаяся Галицией. Оттуда я отправился в Вену, и знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Тебе бы надо учиться в Вене, а не в здешней дыре, да-да. Когда-то, — он задумчиво посмотрел в окно, — этот город был больше, чем Амстердам или Лондон. Сегодня он — собственная тень.

После этих слов они долго молчали. Ганс Касторп медленно допивал портер и наконец, отставив пустой бокал, сказал:

— Мне пора, господин Кьекерникс. Благодарю вас за этот необыкновенный завтрак.

— Необыкновенный? — Оба уже стояли около столика. — Глупости говоришь, молодой человек. На прощанье я тебе дам один совет. Не слишком верь в науку. То есть верь, но лишь настолько, насколько нужно, чтобы построить корабль, дом, запрудить реку. И ни на гран больше! Когда-нибудь ты вспомнишь мои слова.