Татьяна Шипошина - Дыханье ровного огня

— Вот, бери, — и бабушка протянула книжечку Ваське. — Хорошая книжечка. Она о жизни первомонахов, пустынников. «Лавсаик». Там тоже — здоровые мужики встречались. Такие, как ты. А потом, когда прочтёшь, я тебе дам другую. Она о страстях человеческих. Таких, как они есть, без прикрас.

— Как бы мне её… чтобы Пашка не видел. Это же Пашка тебе книги приносит? Он теперь уже и на занятия какие-то ходит, при церкви. Воскресная школа, что ли. Тоже — скрывается от меня.

— Пашка, Пашка книги носит, дай ему Бог здоровья, — бабушка посмотрела на маленькую книжечку в огромных Васькиных лапах. — Ишь ты, чтобы Пашка не увидел… Что, научить тебя, или сам догадаешься? Оберни. Или в автомобильный журнал вложи. Если боишься, что Пашка увидит. Тоже мне, тайные христиане. Не ко времени-с!

— Я не боюсь ничего, ба. Я просто дурак.

— Ну вот, и славно. Не то славно, что дурак, а то, что не боишься ничего. Иди, читай.

Нет, что-то основательно мешало Ваське уйти. Хотя диван был уже починен и стоял ровно. И даже книжка была в руках.

— Ба, а это правда, что прадед наш был священником, и его расстреляли, в гражданскую войну? Мне Пашка сказал.

— Правда. Как я теперь понимаю, он умер за веру. Им же предлагали отречься. Всем предлагали, и только потом убивали. Это и есть тот самый случай, когда дух не сломлен, даже смертью. Все эти священники теперь называются новомучениками российскими. Святыми.

— Значит, мы с Пашкой…

— Да. Вы с Пашкой и с Андреем — правнуки святого.

Бабушка помолчала, и сказала тихо:

— А я — дочь. Грешная, недостойная дочь. И я, Вася, тоже трусила, и тоже — была дурой. И я начала это понимать — только сейчас. К сожалению…

— Бабушка, я тебе хочу про одну вещь рассказать. Можно к тебе? — Пашка стоял в дверях бабушкиной комнаты.

Внук был расстроен. Это по голосу можно было понять.

— Что случилось, Паша? Ты что-то потерял?

— Нет, ба!

— А что случилось? Подожди-подожди, а что это у тебя под глазом?

— Что-что! Фингал…

— И где же ты его заслужил?

— Ну… Я сначала за девчонку заступился. У нас есть одна. Она еврейка, ба. Ну, один дурак ей и говорит: «Вас, говорит, жидов, в войну мало перебили!» Девчонка та — в слёзы, а я — тому парню в морду заехал. Ну, а он — мне.

— Да, история некрасивая… Самое последнее дело, когда человека начинают унижать по национальным признакам. Это — не от большого ума делается.

— Но это ещё не всё, ба.

— А что же ещё?

— Я пошёл эту девчонку провожать домой. Там, от школы не далеко. Привёл её домой. Ну, слово за слово, стали меня хвалить её родители. Отец, и мать. Усадили чай пить.

— И что же тут плохого?

— Пока ничего. Ну, стали они мне, за чаем, рассказывать про еврейский народ. Какой это особый народ, Богоизбранный. У них — такой подсвечник на столе, специальный. Они соблюдают субботу, и все другие обычаи. Папаша — как начал рассказывать, и всё никак остановиться не мог. У них — общество еврейское, и они до сих пор верят так… Как верили до Христа. И так он рассказывал… Так истово, что ли… Так непререкаемо…

— И что же ты, Паша?

— Ба, я стоял, как дурак, и молчал. И я вдруг понял, почему Христа распяли.

— Почему же?

— Они до сих пор верят в свою Богоизбранность, ба. И не только верят. Они живут так, как будто они все — Богоизбранные. И они до сих пор готовы прогнать любого, кто не верит в их Богоизбранность, ба. А Христос сказал, что ни иудея ни будет, ни эллина. Все равны перед Богом.

— Да, Паша, ты прав. Великое дело — быть Богоизбранным. И страшное дело — считать себя Богоизбранным, не смотря ни на что. Богоизбранным — по рождению. Великая гордыня в этом. Это, между прочим, сродни кастам у индусов. Там тоже считалось, что место человека на Земле определено его рождением.

— Да, ба. Я вдруг понял, что если я сейчас скажу, что я верую во Христа… И что я не считаю, что евреи правы в своём упорстве, то я рискую получить фингал под другой глаз.

Может, меня бы и не распяли, но…

— И ты сказал?

— Нет, ба. Я стал так паскудно прощаться, прощаться и убегать…

— И убежал?

— Да. Я только перед уходом сказал её отцу, что я — православный. И убежал, пока он опомниться не успел.

— Прискорбно.

— И мне так противно от этого, ба.

— Я понимаю. Это твой первый опыт, Паша. Не менее трудно разговаривать и с мусульманином, и с буддистом. А ещё труднее — с теми, кто принадлежит какой-либо секте. Вон, «Свидетели Иеговы» — вообще, кажется, что съесть тебя готовы. Трудно с любым, кто не разделяет веры твоей.

— Им тоже кажется, что они — Богоизбранные. И только они — спасутся.

— Ложная эта Богоизбранность — страшна, Паша. Она агрессивна. Она распинает инакомыслящих, и надевает на себя пояс шахида. А разве казни первохристиан, и всё то, что произошло с твоим прадедом — не из этого ли разряда дел?

— Я, конечно, это знал, но теоретически. А как на практике столкнулся — так бежал, позорно бежал.

— Апостол Пётр — отрёкся трижды.

— Я, кажется, понимаю, почему.

— Я думаю, что теперь ты уже не будешь трусить, Паша. Вера твоя крепка, но нужен человеку ещё и опыт борьбы. Опыт стойкости, что ли. Вот — ты его и обретаешь, Паша.

— Да, ба.

Пашка помялся ещё немного, и спросил:

— А истинная?

— Что — «истинная»?

— Истинная Богоизбранность?

— А… трудный вопрос, Паша. Я думаю, что истинная Богоизбранность не позволит себе насилия над другими… Ибо — Бог есть Любовь, Паша. Но и поколеблема — она быть не может, ибо Бог — есть Сила. Истинная Богоизбранность непоколебима — даже перед лицом смерти.

— Как у Апостолов?

— Как у Апостолов, как у святых. Если в человеке действует Дух Святой, то человек сделает всё, как истинно Богоизбранный. Как истинно Богоизбранный будет жить, и как истинно Богоизбранный — умрёт. Возьми Библию, Паша, и перечитай. Как поступает Бог, приняв облик человеческий… Разговор Христа с Пилатом… Гефсиманский сад…

Бабушка уже собиралась спать, когда Пашка снова пришёл к ней. Постель была постелена, но бабушка ещё сидела за столом.

— Ба, расскажи мне что-нибудь. Как вы раньше жили…

— Да спать уже пора. Ну, ладно… про бабушку Пелагею можно рассказать. Как мы от немцев убегали, и как — через линию фронта переходили. Да ещё хорошо бы, если бы только от немцев… Свой, предатель, полицай один — ко мне начал приставать.

— Расскажи, ба.

— Мы жили в таком дворе… а рядом — разный народ жил. И еврей один жил, с женой и дочерью. Еврея этого сразу расстреляли, как только немцы в город вошли. Он в горкоме работал. А полицай стал к нам домой ходить, да меня домогаться. Один раз пришёл и уже конкретно говорит: «Вот, говорит, жидов, из вашего двора, расстреляем завтра, и я тебя, Шурка, заберу. В жидовской квартире будем жить, и будешь ты у меня, как королева. Вся будешь — в мехах, да в брильянтах».