Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака

И я ограничилась законным вопросом:

— Как же это тебя угораздило?

— А мячик…

— Откуда у вас мячик?

— А Сашка из дому принёс. Теннисный. Ему дома попадёт, если потеряет. Вот он и говорит: «Тоха, залезай!»

— А чего же он сам не полез?

— Так он же толстый! Кабан! Да он — боится…

— И ты — полез.

— Угу. Да я бы не упал, это кроссовки у меня….

И Тоха поднял ногу. Кроссовка была разорвана до середины стопы. И видно, уже давно.

— А чего же ты воспитателю не говорил, что у тебя такие кроссовки?

— Говорил. Только у них нету ничего. В кладовой — ничего нету. Сорокового размера — только тапки. А что я, в тапках, что ли, буду ходить?

Пока шёл наш немудреный разговор, мы с Надеждой успели снять с Тохи куртку и рубаху.

Мы смыли ему кровь с головы, с волос. Руку же — пока подвесили на косынку, и я повела Тоху в процедурную.

— Когда упал — сознание не терял?

— Не-а…

— И всё твёрдо помнишь — как упал, как приземлился, как очнулся?

— Да. Вроде бы…

— Так да, или вроде бы?

— Да.

— Тошнота была?

— Немножко. И сейчас — мутит.

— Понятно. Ну, давай голову.

Рана на голове была примерно сантиметра три длиной, но края были не совсем хорошими, слегка раздробленными. Кости черепа, наощупь, были целы.

— Понятно, — сказала я.

— Что понятно? — Спросил Тоха.

— Надо шить. Надо рану твою обработать, как следует.

— Не надо! Не надо ничего шить! Я уже эту голову раз десять разбивал. На мне всё заживёт, как на собаке!

— Тоже мне, волкодав! — сказала я.

Дворняга ты наша! — вступила в разговор Надежда, выходя из ванной, где она вытирала кровь. — Двор-терьер.

— Да ладно вам, — обиделся Тоха.

— Ладно, — сказала я. — Немецкая овчарка. И мы рассмеялись.

— Давай руку.

Очень похоже на перелом лучевой кости. Смещения отломков, по всем признакам, нет. В принципе — можно наложить пока шину, тугую повязку…

Пожалуй, так я и сделаю. День-два, а там видно будет. Даст Бог, заживёт. Я здесь таких чудес насмотрелась…

Я перекрестилась. Теперь-то вот — помоги мне, Господи. Помоги мне, Господи, всё правильно сделать.

Так… Начать-то с чего… Сейчас. Начать надо — с начала.

— Давай-ка, зад подставляй! — я набрала в шприц анальгина с димедролом.

— Давай, давай! — помогла мне Надежда. — А то, по крышам лазить — вы все храбрецы!

Тоха подчинился.

Потом я приготовила две шинки, обложила их ватой, обмотала бинтом.

С помощью Надежды я фиксировала их на Тохиной руке. Снова подвязала косынку.

— Теперь, Тоха, тебе придётся потерпеть.

Я знала, что делаю. У меня — хорошая хирургическая подготовка. Я готовилась стать детским хирургом, да не получилось у меня. По обстоятельствам, совершенно к сегодняшнему дню никак не относящимся.

У меня есть хирургический набор, всегда тщательно мною оберегаемый.

Я уложила Тоху на кушетку и сама присела рядом, на маленький стульчик.

Обезболила новокаином, обработала и зашила рану. Всего-то три шовчика.

Тоха — не пикнул.

Я мыла под раковиной руки, запачканные в Тохиной крови, и вдруг вспомнила надпись на стене, возле чёрного хода. Там было написано: «Тоха — мой брат».

Я усмехнулась про себя и подумала: «Теперь Тоха — и мой брат».

— Наталья, а ты знаешь, сколько времени? — спросила Надежда, когда мы уложили в кровать чистого, перевязанного, успокоенного и благостного Тоху.

— Сколько?

— Уже восьмой час. Уже ужин заканчивается.

— А ты изоляторских накормила?

— Давно! Вшивые — там домываются.

— Это — хорошо. А я хотела проверку сделать. Масло в кашу заложить. И взвесить масло порционное.

— Видно, не судьба! Но сегодня тебя на кухне ждали. Ты же сказала, что проверять придёшь.

— Ну, и что?

— А то. Сегодня тебе все воспитатели «спасибо» говорили. Кашу нахваливали. Сразу видно было, что каша с маслом. Я слышала, когда ходила еду брать на изолятор.

— Ну, и хорошо. Может, так буду ходить, проверять потихоньку, и всё наладится. Дай-то Бог. Я сегодня уже на кухню не пойду. Может, давай по кофейку? Мы сегодня заслужили!

— Давай.

И Надежда пошла ставить чайник.

Я зашла в свою «келью», включила свет, села на свой стул. Мою любимую икону, «Умиление», было отсюда видно. Я её специально так поставила, чтобы она всем входящим в глаза не бросалась, а мне — всегда видна была.

Спасибо, Господи. Спасибо Тебе за всё. За Надежду. За Тоху за кухню.

Спасибо, Господи.

Тоха поступил в наш интернат два года назад. Перевели его из детского дома, то есть, из сиротского интерната. Так это теперь называется.

Перевели — в порядке, так сказать, «культурного обмена». Это когда один интернат меняется с другим. Как, извините, в анекдоте про смену белья. Когда первая палата меняется со второй.

Как правило, передают из интерната в интернат народ особый, заслуженный. Становится администрации совсем невмоготу кого-нибудь воспитывать, она и передаёт объект воспитания в другие руки.

Передаёт в надежде, что на новом месте трудный воспитанник станет другим. Или просто, честно говоря, избавляется. Но, часто, взамен отправленных в другой интернат заслуженных кадров, получает — ещё кого и похлеще.

Куда же ещё девать этих сирот? Которые не вписываются в общую, коллективную жизнь?

Так вот и Тоху передали. Мы «получили» его два года назад.

Мать — лишена родительских прав, отца — не имеется. Типичный современный сирота.

В четыре года нашли его одного в квартире. Голодного, полуживого. И пошёл Тоха по инстанциям: дом ребёнка, дошкольный детдом. А потом — три, или четыре интерната, которые передавали его друг другу. По всей области прокатился. И везде выделялся, везде выпендривался, и нигде больше года-двух — задержаться не мог.

Теперь он осел у нас. Уже целых два года выдержал. Вернее, второй учебный год заканчивается.

И уже вполне созрел наш Тоха для дальнейшего перевода. Только куда? Он уже все областные интернаты обошёл. Кто его возьмёт теперь? В девятый класс вообще трудно кого-либо перевести, а уж такую известную личность, как Тоха — и подавно.

Дальше светила Тохе «спецуха», специнтернат для детей, совершивших правонарушения. Уже не раз ловили его на воровстве. Но пока прощали, только пугали. Конечно, жалко было его в «спецуху» отправлять.

Тоха, при всём своём хулиганском поведении, не был злобным, не был мстительным, а, скорее, был весёлым и мог рассмешить других.

Жалко, жалко. Основная воспитательница восьмого «Б», Елизавета Васильевна, прикрывала Тоху, как могла и когда могла. Правда, и она, в последнее время, стала выдыхаться.

Буквально два дня назад она ко мне приходила, как раз насчёт этого Протоки. Пришла, села…

Усталая, симпатичная женщина. Детей любит и умеет управляться с ними. Если бы не она — неизвестно, что было бы с этим восьмым «Б».