Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака

— Идёте?

Это он мне. Женщины сзади — толкнули меня в спину, и вот я зависла в пространстве между священником и народом, как зависла в своих сомнениях. Точно так же.

— Иди, иди. Наклонись. В чём хочешь исповедоваться?

— Батюшка… — голос у меня сел. Даже шёпота не получается. — Батюшка, а если я знаю, что у меня на работе — воруют… Что мне делать?

— Если воруют — в прокуратуру надо идти.

— А если у меня доказательств нет? Официальных доказательств — нет. А кто говорит мне про воровство, все отказываются подтверждать, потому что боятся.

— Кого?

— Начальства. Директора. Боятся остаться без работы.

— А сама ты — не воруешь?

— Нет.

— А воровала?

— Брала, когда давали. Воровала.

— Тогда молись, и Господь управит твоё дело. Что ещё?

— Трусость… Боюсь я директора… Боюсь правду им сказать… Как парализованная. И ещё — как бы лебезить начинаю…

— А ты повторяй про себя: «Господь со мной — чего устрашуся! Господь со мной — чего убоюся!» И перестанешь бояться. Боятся, в основном, когда не уверены. А ты — уверена будь. Сначала — Божье, потом — человеческое. Поняла, или нет?

— Поняла, вроде…

— Что ещё?

— Хочу, чтоб хвалили меня. Я стараюсь — по Божески всё делать, а никто не хвалит, не видит. Только ругань одна. И вообще, благодарности жду. И как врач жду, и как человек.

А ты не жди. Ты говори: «Моя благодарность — в руках Божьих». Говори: «Ты, Господи, поблагодари меня, если я заслужила». А от людей не жди благодарности, не надо. И слишком хорошей — не считай себя. А то сейчас новоявленные появились такие. У них ещё сигарета в зубах, а им кажется, что их уже канонизировать пора.

Боже мой, это же про меня!

Я подала батюшке свою бумажку с написанными на ней грехами. Кажется, я что-то пропустила. Но не было уже сил заглядывать в бумажку. И батюшка порвал её, отдав мне обрывки.

— Сожжёшь их. А теперь — наклоняйся.

И когда священник уже прочитал разрешительную молитву, перед самым уходом, я сказала ему:

— Батюшка, я курю. И бросить не могу. Уже четыре раза бросала…

— Ничего, милая, бросишь, — сказал батюшка. — Иди с Богом.

И я ушла. Каково мне было?

Не знаю. Не ощущала я себя долго, долго.

И уже потом, по дороге домой, как песню, повторяла про себя, бесконечно: «Господь со мной, чего убоюся! Господь со мной, чего устрашуся!»

Чего? Чего?

Господь со мной, чего убоюся?

В восьмом «Б» — снова ЧП. И снова — Протока, конечно.

Школа уже начала готовиться к ремонту. Тут, как говорится, кто как может, тот так и крутится. Воспитатели пытаются вытребовать, из немногих платежеспособных родителей, хоть что-нибудь для ремонта классов и спален.

И вот, один из родителей «пожертвовал» восьмому «Б» двадцать рулонов симпатичных, и не самых дешёвых обоев.

После очередного выходного дня все двадцать рулонов пропали из подсобки. Замок оказался не сломанным, а обоев — не было.

Тоху обвинили по весьма косвенным доказательствам. По косвенным уликам, так сказать.

Во-первых, однажды он этот замок в подсобке уже открывал, когда воспитатель забыла ключ. Потому что замок этот, честно говоря, слова доброго не стоил, и открывался — чуть ли не ногтем. А во-вторых, и главных, все видели, как Тоха, в воскресенье вечером угощал народ дорогими сигаретами' и жвачкой.

А откуда у него могли появиться деньги? Только одним путём, как посчитали все. Тоха выскочил за забор интерната, на маленький базарчик, и продал там по дешёвке эти обои.

Воспитатели были вне себя. Ведь три спальни можно было бы обновить, три спальни!

Тоху вызвали на «допрос» к директору. Там, на этом «допросе», были обе воспитательницы восьмого «Б», и «старшая».

Но Тоха всё отрицал. А на вопрос, откуда у него деньги — молчал, как рыба.

Так он и подписал себе приговор.

После Тохи вызвали меня, и директор сказала мне весьма официально:

— Всё, Наталья Петровна, терпению нашему пришёл конец. Идите к психиатру, берите направление. Уже сегодня девятнадцатое мая! Хватит Протоке нам нервы портить. Будем его отправлять, хоть в какое отделение, только с глаз долой.

— А что, он признался в краже? — спросила я.

— Признался, не признался, а больше — некому. Да разве только в этих обоях дело? — и директор усмехнулась. — По совокупности…

Направление я взяла без труда. Надо было только сходить к психиатру, в диспансер. Наша детский психиатр — приятная пожилая женщина. И на столе у неё, под стеклом — маленькая икона Богородицы.

Мы посидели с психиатром в её кабинете и поговорили о том поколении, которое у нас растёт.

Кому, как не ей, было знать всю изнанку нашего подрастающего поколения. И сколько дебилов на душу населения, и сколько — психически больных. И сколько таких, как Тоха — брошенных, не нужных никому, пограничных личностей. Тоха — ещё весьма приличный экземпляр.

Я распрощалась с психиатром и понесла направление в интернат.

Теперь надо было дождаться, когда пойдёт специальная машина в область. Эта машина и должна будет забрать То-ху, прямо из интерната.

В интернате меня встретили новостью — Тоха сбежал.

Проговорилась «старшая». Ругая его, в сердцах. Сказала ему, что его определяют лечиться в психбольницу. Что, мол, не справляется с ним никто. И только в психбольнице найдут на него управу, найдут! Смирительную рубашку наденут, и пусть он тогда попробует грубить воспитателям, курить, сбегать с уроков, и прочее, прочее, прочее…

Тоха всё выслушал, а на обеде его уже не было.

Опять собрались у директора все — и воспитатели, и «старшая», и я.

— Что будем делать? — спросила директор.

— Да не ушёл он далеко, — сказала Елизавета Васильевна. — Где-нибудь тут, отсиживается в кустах. Надо за ребятами проследить. Наверняка, еду ему понесут.

— А вещи он взял? — спросила директор.

— Нет.

— Значит, он вечером придёт за вещами.

«Старшая», как провинившаяся, молчала. Я — тоже молчала.

— Вот что, Наталья. Звони-ка ты в наше психиатрическое отделение, и вызывай их «Скорую» попозже, на вечер. Звони, звони. Объясняй ситуацию! Они там поймут. Пусть приедут, а машину поставят за забором. А санитары — пусть у нас в дежурке посидят, вместе с вами, Светлана Сергеевна. И вот теперь уже — ни слова никому, даже дежурной! Когда он придёт, пусть санитары его и берут. Побудет в нашем, городском психиатрическом отделении, пока их машина в область не пойдёт.

И я позвонила. Как ни странно, психиатры согласились. Согласились приехать, согласились и подождать.

Я как раз уходила домой, часов уже в восемь вечера, когда в дежурку пришли два дюжих парня и спокойно сели на стулья, вместе со «старшей».

Директор оказалась права. Тоха пришёл вечером, часов в девять. Его быстренько «взяли». Говорят, что кричал он сильно, бился и ругался. И половина интерната высыпала смотреть, как «берут» Тоху и ведут к машине с зарешеченными окнами..