Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака

С одной стороны, я была за неё рада, так как работа санитарки действительно, была ниже её способностей и возможностей. Да и по деньгам лучше…

Но мы все знали, что это за должность такая — завхоз, при нашем директоре. И с Надей не раз мы это обсуждали. И вот теперь Надя сама согласилась на эту должность. Двусмысленно. Двулично, как мы говорили в детстве.

Мне же в медпункт определили техничку, тётю Веру. «Тётя» была не на много старше меня, и была женщиной простой, даже — простецкой. Она хорошо мыла полы, нормально кормила детей в изоляторе. Она даже могла намазать вшивых, и помыть им головы. Но она была подслеповата, и не видела гнид на волосах. То есть, проверять детей, вместе со мной, как это делала Наденька, она не могла. И ещё многого она не могла…

В начале года — всегда тяжело. Пока адаптируются новенькие, и просто войдут в колею «старенькие». Пока отследишь, кто есть кто. Пока выявишь, и обработаешь вшивых. Пока выяснишь, кто чем болен, и как. И пока составишь план профпрививок. Дети поступают из разных мест, и практически у всех график прививок нарушен, а у многих — и просто утерян. И всё это надо обработать и привести в надлежащий вид.

Этим я и занималась, помимо текучки. Но уже в середине первой четверти я снова вынуждена была прийти в столовую, чтобы проверять.

Жалоб от воспитателей поступало много. Но так же, как и в прошлом году — все боялись поднять головы, опасаясь директорского гнева.

Четвёртого ноября, уже перед осенними каникулами, я проверяла кухню, в очередной раз. Закладывала масло в макароны, на обед.

На кухне не было меню-раскладки и пришлось послать в бухгалтерию новую повариху, племянницу кладовщицы, девочку — ни то, ни сё. Бухгалтера на месте не оказалось, и повариха взяла у неё со стола меню — в двух экземплярах.

Обычно, на кухню шёл экземпляр, написанный под копирку, а второй, «чистый», оставался в бухгалтерии. Мало того, что повариха притащила оба экземпляра, она ещё поставила на «чистый» экземпляр жирное пятно. Внизу, там где стояли подписи: директора, бухгалтера, и моя. Я и расписалась, попутно. Прямо там, около пятна.

Мы с «шефой» уточнили, сколько масла надо было заложить. Пять граммов на человека, как всегда. И мы его заложили. Заодно я глянула, сколько полагалось мяса в этот день. «Шефа» готовила тефтели, и мяса было выписано немного. По семьдесят граммов на человека.

Ничего бы и не было, если бы, после праздников, не пришла бы ко мне бухгалтер, с просьбой подписать меню-раскладки. Обычно я делала это автоматически, а тут вспомнила, что за четвёртое я уже расписывалась.

И когда я дошла до меню за четвёртое число, я оторопела. В макароны было выписано по десять граммов масла. А на второе был выписан гуляш, и — по сто двадцать граммов мяса на человека. Ну да, перед праздниками!

И меню, естественно, было другим. Совершенно чистым. Повариха Люда была права. Вот где, вот откуда шло главное воровство! И, кажется, теперь я смогу это доказать!

— Ну-ка, дайте мне это меню, — сказала я бухгалтеру.

От неожиданности она мне позволила схватить меню. Я шла по направлению к кабинету директора, а бухгалтер семенила за мной, приговаривая:

— Наталья Петровна, да вы что? Наталья, остановись!

Директор была на месте.

— Галина Николаевна, я пришла к вам с неоспоримыми фактами воровства, — сказала я, и изложила суть дела. — И если вы говорите, что нам мало отпускают продуктов, что нам дают с базы плохое мясо и плохое масло — то позвольте вам не поверить! Вот, оно перед вами — доказательство вашего вранья! И это — не просто враньё. Это — двойная бухгалтерия, это — уголовное дело.

— Что вы такое говорите, Наталья Петровна? — залопотала бухгалтер. — А как же это можно доказать?

— А у меня бракеражный журнал есть! Бракеража готовой продукции! Я там записываю, между прочим, и что было приготовлено, и что заложено, и выход готовой продукции. А я в этот день проверяла, и там есть не только моя подпись, но и шефповара! Сейчас я пойду, и принесу это журнал!

Это и была моя ошибка. Надо было взять журнал до этого разговора, потихоньку. И когда я, со свёртками меню под мышкой, подошла к кухне, чтобы взять бракеражный журнал…

Всё-таки телефон — великое изобретение человечества. Пока я шла по переходу из школьного корпуса в спальный, а потом, по переходу, в столовую…

Вероятно, директор позвонила «шефе». Когда я пришла на кухню, журнала на месте не было.

— Любовь Андреевна, дайте мне, пожалуйста, бракеражный журнал, — попросила я «шефу».

— Как, Натальюшка, а ты разве его не забирала?

— Любовь Андреевна, отдайте журнал. Я его не забираю к себе, вы же знаете. Всегда тут пишу, на месте.

Я опустилась на стул, в комнатке для своих. Мне уже было всё ясно. Я даже с каким-то интересом смотрела, как «шефа» делает вид, что ищет журнал, заглядывая в разные ящички, в тумбочки, за буфет. Хорошая актриса пропала в нашей «шефе», честное слово. Ну а я — дура, просто дура. Ученица школы для дураков.

— Ладно, Люба, не трудись. Всё ясно.

Я поднялась из-за стола. Ноги отяжелели и не хотели двигаться.

— Натальюшка, может, чаю попьёшь? — елейным голоском спросила «шефа».

— Не хочу я, Люба, твоего чаю, — ответила я и направилась в свою «келью», таща с собой уже совершенно бесполезный свёрток с меню-раскладками.

Они украли бракеражный журнал. Воры! Воры!

Я сидела и смотрела на «Умиление».

Батюшка Серафим, не оставь меня, сироту твою. Матерь Божия, не оставь меня. Господи, Иисусе Христе, помилуй меня, грешную.

На следующий день, в пятницу, меня уже проверяла наша куратор из СЭС. Проверяла — это не то слово. Крушила!

Нарушения дезрежима были налицо. У меня были просрочены числа на емкости с хлоркой. У меня не было ёмкости для замачивания градусников. У меня не было дистиллированной воды для промывания этих самых градусников, после замачивания. Были не промаркированы два ведра, для мытья спален, на первом этаже. Вёдра были новенькие, только что выданные новым завхозом, и маркировку на них ещё не успели нанести.

В изоляторе не был замочен в хлорке ершик для туалета. И хотя в изоляторе, к счастью, не было детей, это не было принято в расчёт. И ещё много, много всего.

— А почему это у вас, Наталья Петровна, нет ангин?

— Не заболели.

— А, может, вы просто не хотите мазки брать? И анализы делать?

Это было правдой. Ещё когда была Надя, можно было это сделать, в тяжёлом случае. А с тётей Верой — невозможно, по определению.

А делать, мне самой — это значило оставить интернат без врача, и часа на два, если не больше. Вот в чём была причина.

— Безобразие! Ужас! — возмущалась куратор. — Я буду писать акт и буду вас штрафовать! И вообще, я и не думала, что здесь у вас столько нарушений. На месте директора я бы объявила вам выговор! Строгий! Очень строгий! Я вначале пыталась противостоять и что-то объяснить куратору. Затем я просто молча слушала её, затем — молча сопроводила её в кабинет директора. Писать акт.