Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака

Она не уснула — она «отрубилась» под своим одеялом, без мыслей и сновидений.

Около пяти часов утра Шурочка проснулась. И ей уже некуда было бежать, и рука не поднималась снова нажать кнопку телевизионного пульта.

Некуда ей было деваться, некуда. Не-ку-да…

И Шурочка распахнула свою бедную душу, и завыла, запричитала навстречу ночи.

У неё больше не было сил глушить себя и глушить в себе — боль и совесть.

И не было у бедной Шурочки сил глушить своё новое, неодолимое желание.

«Что? Ширнуться?»

«Ширнуться…»

— Господи… Господи… Что это, что это со мной? За что? Почему? — почти вслух спрашивала Шурочка.

Не было ответа. Ничего не было…

И тут Шурочка увидела сон. Ясный такой, цветной. Всё было отчётливо, до мельчайших деталей происходящего. Это просто была явь!

Шурочка увидела во сне таких… этих… непонятных. То ли людей, то ли не людей. Они были чуть меньше человеческого роста и передвигались как-то странно — то ли боком, то ли задом наперёд. И лица их кривились и медленно вибрировали. И сами они не стояли на месте, а всё время перемещались.

— Нас все гонят… — жалобно говорили они. — Нас гонят, нас не пускают, нас бьют…

Шурочке стало жалко… этих..

— Мне жалко вас, — сказала она. — Я же вас не гоню!

— Ты не гонишь, не гонишь! И правильно!. — лепетали эти. — А мы многое можем! Мы ведь — экстрасенсы! Мы исцеляем и наделяем. Всем, чем ты захочешь. И мы даже можем материализовать желание. Вот, смотри!

И Шурочка увидела перед собой полочку с кактусами — точь в точь, как в магазине.

— Это тебе! — сказали эти.

— Спасибо! — Шурочка протянула руку к кактусам, но вдруг кактусы, вместе с полочкой, стали оплывать, сочиться какой-то коричневой жижей, и превратились в кучу грязи на полу.

— А, вот почему вас гонят! — догадалась Шурочка.

И тут она увидела на шеях этих ошейники. От ошейников шли поводки. Шурочка проследила, куда идут поводки, и вздрогнула от ужаса.

Поводки держало в руках что-то огромное, страшное, волосатое…

Лица его Шурочка не увидела, но, при взгляде на его толстый живот, её пронзило такое чувство, какое бывало в ней при половом желании. Чувство было сильным, но непродолжительным. Чувство взвилось и очень быстро перешло в абортную боль.

И Шурочка скорчилась там, во сне, от жуткой абортной боли и стыда.

— А, вот ты кто… — подумала она.

Ей было страшно. Она поняла, что волосатое не шутит с ней. И будет давить её этой болью. Долго, долго будет давить.

И, всё-таки, Шурочка решила и начала поднимать глаза, скользя взглядом по груди и шее волосатого. И увидела на его шее ошейник.

Поводок от ошейника шёл к чему-то огромному. Огромному, непередаваемо огромному и непередаваемо страшному.

— А-а-а… — закричала Шурочка от боли и страха.

Я забираю тебя-я-я… — прошептало страшное.

— Нет! — крикнула Шурочка.

И проснулась.

Она встала, прошла на кухню. Взяла сигарету, закурила. Ей было страшно. Отчётливая явь этого сна стояла в её глазах.

За окном начинался чудесный летний рассвет.

Весь день Шурочка пролежала на кровати. Телевизор снова был включен, но Шурочка периодически проваливалась в сон. Потом просыпалась, шла на кухню, курила, иногда что-то ела, и снова падала на кровать, проваливаясь в дремоту.

Юра пришёл вечером. Он был возбуждён и даже весел.

— Как ты? — спросил он.

— Ничего. Вытерпела. Не хочу больше колоться. Только деньги кончились. Поесть купила, и всё. Надо мне на работу куда-нибудь устраиваться, а то я с голоду могу загнуться.

— Да, — сказал Юрка. — Иди торговать мороженым. Весь световой день, за три тысячи. Или четыре.

— А куда мне ещё? Раньше я в Макдональдс хотела.

— Да, тебе после операции только в Макдональдсе, за стойкой стоять. Тоже за три тысячи, очень даже хорошо.

— Зато там накормят.

— Сомнительно. Ладно тебе мучиться. Ну-ка, закрой глаза!

— Зачем?

— Закрой, закрой! А теперь — открывай! Ап!

На столе лежали деньги. Баксы. Много.

— Тысяча, тысяча! Тысяча баксов! — плясал Юрка вокруг стола.

Он схватил Шурочку за руку, и они стали танцевать вдвоём. У них было теперь сокровище. Ура!

— Откуда? — спросила Шурочка, когда они устали плясать и упали на кровать.

— От верблюда! Много будешь знать — скоро состаришься. А ты мне нужна молодая! Молодая и красивая! Ура!

«Я люблю его», — думала Шурочка.

Потом они немного полежали, не размыкая объятий.

— Ладно, пора, — Юрка заворочался и встал, почёсываясь.

Он вышел на кухню и вошёл снова, держа в руках шприц.

— Давай, ты первая, — сказал он.

Сердце у Шурочки колотилось. Она не сказала ни слова и протянула Юрке руку. Сопротивления не было и следа. Всё было естественно. Всё было так, как надо. Как будто — давно уже было всё решено. И ничего не надо было глушить.

— А-а-а….

— Я тебе — самую малость. Даже меньше чем полграмма, — говорил Юрка. — Потихоньку будешь, через день. Я уже больше года так — то через день, то каждый день. А не так, как Настя твоя.

— Да! — вспомнила Шурочка. — Насте надо позвонить. Она просила ей позвонить, когда ты появишься. Чтобы купить у тебя, подешевле.

— Не надо Насте звонить, — сказал Юрка, вытаскивая иглу. — Настю я видел. Она пристроена.

— Как пристроена?

— Так. Пристроена, к одному хмырю. К барыге одному, который ей покупает. А она ему платит.

— Как?

— Натурой, как. Ему, и кому он захочет. Настя рванула здорово. Всё ей хотелось кайфа сумасшедшего. А платить нечем. Она капитально подсела. Ей уже надо два раза в день. А то — и три. А у родителей — нечего брать. Голь и моль.

А помочь? Можно ей помочь? — Шурочке трудно было представить горделивую Настю в таком бедственном положении. За какие-то два месяца. Или три…

— Плати за неё, вот и поможешь. Аре там, в Испании, в частной клинике лечится. Папаша за него платит.

Юрка ввел содержимое шприца себе, в вену кисти руки.

— Почти ничего не чувствую. Ну, хоть не ломает. А ты?

— Хорошо! Как хорошо…

Сквозь щёлочку в неплотно сдвинутых шторах пробивался луч летнего солнца. Пылинки передвигались в нём своими неведомыми траекториями. Кто бы разобрался…

Двое лежали на старой, облезлой, широкой кровати. Их обманутым душам казалось, что они сами всех обманули и вырвались из реальности этого мира…

В сущности, в данный момент, в мире никому не было дела до этих двоих. Плакали о них — только небеса.

Дальше всё было, как у всех. Как у всех наркоманов, когда у них есть деньги. Юрка уходил ненадолго. Иногда брал из общей «кучи баксов», а иногда и добавлял туда. Но всё равно — убывало быстро.

Мать Шурочкина позвонила в конце августа.

— Как дела? — спросила она.