Сергей Мавроди - Сын Люцифера. Книга 4. Демон

— Ты?!.. — глухо повторила Антонина Захаровна и чуть привстала в кресле. (Господи боже! Он все такой же! Такой же молодой и юный! Он ничуть не изменился с тех пор!..) — Но почему?..

— Вот именно! — неожиданно властно перебил ее хозяин квартиры, грозно глядя на бывшего возлюбленного Антонины Захаровны. — Почему?! Как смел ты оставить смертной этот амулет?! Отвечай! — повелительно приказал он.

При этих его словах возлюбленный Антонины Захаровны вдруг задрожал как лист и внезапно бросился на пол и распростерся у ног сидящего в кресле человека.

— Пощади меня, князь! — протяжно простонал он.

Антонина Захаровна грузно опустилась назад в свое кресло и в полном ошеломлении наблюдала всю эту сцену, раскрыв рот и бессмысленно переводя взгляд с одного ее участника на другого.

Он не изменился совсем!.. Что он делает?!.. «Князь»?.. Какой еще «князь»?.. Что все это значит?!.. — беспорядочно метались у нее в голове какие-то отдельные обрывки мыслей.

«Князь мира сего», — вдруг отчетливо всплыла в памяти женщины строка Евангелия. — «Ибо идет князь мира сего».

Антонина Захаровна захлопнула рот и с непередаваемым ужасом уставилась на любезно улыбавшегося ей Альберта Игнатьевича.

Так это?.. Черт??!!..

Альберт Игнатьевич расхохотался.

— Черт, черт, Антонина Захаровна! — смеясь, проговорил он. — Ладно, вот что. Я Вас оставлю сейчас на полчасика с Вашим... старым знакомым. Ну, пообщаетесь, старое вспомянете!.. Он, видите ли... Ну, не важно.

В общем, я Вам его дарю. Он теперь Ваш раб. Навечно! — лежащий на полу дернулся было и тут же опять затих. — Если только Вы сами его за эти полчаса не отпустите, — Альберт Игнатьевич поморщился. — Откровенно говоря, не советую. Впрочем, конечно, дело Ваше. Если решите его отпустить, просто верните ему амулет и скажите: «Свободен!» И он тотчас снова станет свободным.

Итак, вот Вам амулет.., — Альберт Игнатьевич протянул Антонине Захаровне амулет. Та механически, ничего почти не соображая, неживой рукой приняла его! Она все еще находилась в каком-то столбняке. — Мой Вам совет: ни в коем случае не отдавайте его! Не верьте ни единому слову этого... — Альберт Игнатьевич пренебрежительно взглянул на неподвижно застывшую на полу фигуру. — Помните: все, что он будет говорить — ложь, ложь и ложь! от первого до последнего слова! Он Вам сейчас что угодно наговорит и наобещает, лишь бы амулет свой назад выманить. Так вот — ничему не верьте! Ни единому его слову!

Да и зачем Вам его отпускать? Ну, в самом деле?.. — Альберт Игнатьевич дружески улыбнулся Антонине Захаровне и даже слегка подмигнул ей. — Что бы он Вам сейчас ни предложил и ни наобещал, это будет все равно лишь малая часть того, что он действительно может и умеет. А через полчаса он станет Вашим рабом, Вашей вещью, Вашей собственностью — и Вы получите все! Всего его целиком. Так зачем же Вам довольствоваться малым. Частью?..

Да и не выполнит он, повторяю, никаких своих обещаний! Ему нельзя верить. Ложь, обман — это его природа. Подлинная натура.

А может?.. — Альберт Игнатьевич вдруг усмехнулся, словно ему только что пришло в голову что-то забавное. — А может, Вам вообще не стоит с ним разговаривать?.. А?.. Антонина Захаровна?.. Так Вы только скажите! Отдайте мне тогда амулет прямо сейчас и произнесите вслух: «Раб!» И все! Он Ваш. Зачем, действительно, время-то терять? Ну?..

Антонина Захаровна хотела уже что-то сказать, но в этот момент лежащий на полу юноша вдруг на миг поднял голову и кинул на Антонину Захаровну быстрый взгляд. И было в этом его взгляде столько нежности, тихой, безнадежной мольбы и какой-то страшной, нечеловеческой тоски и грусти, что слова буквально замерли у женщины на устах. Застряли в горле.

— Ладно, — после небольшой паузы вздохнул Альберт Игнатьевич, — дело Ваше. Я Вас предупредил. Я вернусь через полчаса. И не забудьте, о чем я Вам говорил! Не верьте ни единому его слову! Ни единому! Это — демон. Искуситель.

Альберт Игнатьевич еще раз ободряюще улыбнулся на прощанье Антонине Захаровне, легко поднялся и вышел.

Антонина Захаровна осталась сидеть в кресле, судорожно прижимая к животу гладкую и прохладную на ощупь фигурку и неотрывно глядя на...

Он медленно поднял голову и улыбнулся. Антонина Захаровна почувствовала, что у нее перехватило дыхание и глаза застилают слезы.

Да! Это был он!.. он!.. Все эти годы вдруг внезапно исчезли, истлели, растаяли, словно их никогда и не было; и она снова была той... юной... наивной и доверчивой девчонкой... влюбленной до безумия, до неистовства, до потери самой себя!..

Антонина Захаровна ощутила, что она проваливается, проваливается куда-то, в какую-то сладкую манящую бездну, растворяется, тает, тонет в ней, в его глазах, в этом влажном, бездонном, мерцающем взгляде. Он затягивает, дразнит, притягивает ее, обещает и таит в себе так много!.. что-то неслыханно-прекрасное, какие-то немыслимые восторги и наслаждения! манит забыть все, махнуть на все рукой и броситься, кинуться с головой в этот упоительный океан неги и страсти. И нежности! В этот водоворот, в этот омут! И утонуть в нем. А там — будь, что будет!

Лишь бы только быть рядом с ним, с ее любимым.., вот сейчас встать.., подойти к нему.., обнять и прижаться, прижаться к нему.., крепко-крепко!.. прильнуть... навсегда... навек!.. отдать, пожертвовать ради него всем... собой, жизнью, судьбой... Всем! Только бы любить его, только бы видеть его, только бы дышать им...

— Хм! — раздался вдруг в голове у Антонины Захаровны какой-то отчетливый смешок, в котором почудился ей почему-то голос Альберта Игнатьевича, и она словно очнулась.

Он был уже совсем рядом. Он сидел на полу у ее ног и гладил ей руки, тихо и ласково, с невыразимой любовью целовал их, каждый отдельно пальчик... Забытая и брошенная фигурка небрежно валялась рядом с креслом.

Антонина Захаровна резко, не успев даже ничего понять и подумать, одним рывком высвободила руки, нагнулась и крепко схватила амулет.

Ее любимый не сопротивлялся. Он не пытался ее удержать, как-то помешать ей. Он лишь бессильно уронил руки и безвольно опустил на грудь голову. И было в этом его жесте столько тихой покорности, тоски и боли, что Антонине Захаровне стало вдруг его безмерно жаль, как будто она его только что чем-то незаслуженно обидела, оттолкнула, предала...

Ей захотелось его как-то утешить, успокоить, сказать что-то хорошее, приятное, но она не знала, что.

— Прости меня! — вдруг неожиданно вырвалось у нее. Он с удивлением поднял глаза.

— Что ты, милая! — с бесконечной любовью и состраданием глядя на нее, тихо произнес он. — Это ты меня прости. За все! За все годы без меня. За то, что я ушел тогда. Но знаешь, любимая, я ведь не мог остаться!..

— Ты меня любишь? — замирая, спросила Антонина Захаровна.