Элиа Казан - Сделка

Я стоял и разглядывал свое обнаженное отражение. Я не помнил такого ощущения своего тела: только раз в жизни меня охватывало такое чувство — когда в паху появились волосы.

Вот мое брюшко. Округлое. Не маленькое, ощутимое. Голова вылезает из плеч. Не уверен, что природа именно так хотела состыковать мое тело. Я выглядел так, будто собирался заняться чем-то секретным.

Разумеется, одежда для этого тела значит много. Без нее я не смотрелся.

Задница провисала. Я изогнулся и посмотрел на ягодицы. Живопись Гранаха. Бицепсы в расслабленном состоянии висели как у тех старушек на фотографиях, отдыхающих в Кони-Айленде. Грудь пока не висела — если я не наклонялся. Тогда все отвисало.

Я взял стул, поставил его перед зеркалом и уселся. Брюшко увеличилось. Член исчез между ног. Во всем моем облике выделилась сигара.

Я понял, что годами избегал зеркала. Без него легче жить.

Я повернул стул и теперь смотрел на себя прямо. Вся эта чертовщина, думал я, вся истерика, близкая к самоубийству, все эти рыдания по ночам и ссоры, обвинения в измене, все эти публичные заявления о страсти, весь этот сыр-бор — все из-за этого?! Из-за этого — в зеркале?!

Я продвинулся вперед на стуле и свесил свои причиндалы за край. Одно яичко загадочно пошевелилось, приподнялось и упало. Но сам Младший Брат отдыхал. Представь, подумал я, что он — всего лишь хрящ, мясо и железы, прорезаемые венами, которые питает кровь, а потом подумай о всех тех потрясениях и душевных терзаниях, вздымающихся вокруг этого маленького члена. Несоизмеримо, подумал я, очень несоизмеримо.

Стало заметно, для чего нужна одежда. Не для защиты тела от превратностей погоды, а для сокрытия его от испытующих взоров остальных человеков. Лично я произвожу гораздо более сильное впечатление, будучи одетым. Не так давно я мог успокоить паникующий от неувязок в работе отдел одним своим появлением. Разумеется, представ перед сотрудниками фирмы неглиже, я бы вызвал другую реакцию. Даже с такой длинной сигарой.

Поначалу они бы увидели, что у меня за душой, коль я гол как сокол, нет ни гроша. Я потянулся в карман посмотреть, а сколько же у меня бренной монеты. Затем стало просто неохота возвращаться в спальню, искать брюки. Да и что я там найду? Лучше уж не ходить вообще! Жизнь вскоре и так поставит меня перед необходимостью удостовериться в наличии хоть какой-нибудь суммы. А двигаться я не хотел — я «наслаждался» собой в зеркале.

А когда придется одеваться, подумал я, что я должен надеть?

Если одежда — это реклама того, что внутри, то как я должен отныне заявлять о себе на людях? Кто я ныне?

Положительный? Нет. Интеллектуал? Нет. Любовник? Сомневаюсь, любил ли я вообще кого-то. Надежный? Сомневаюсь, чтобы мне верили в чем-нибудь до тех пор, пока я сам этого не захочу. Собрат по крови? Ага, враг почти всем. Незаменимый Эдди? Ха-ха-ха! Честнейший Эдди? Где-то в чем-то. Тоскующий по обществу? Я — себялюбец. Да и ничего меня не интересует. Одежда, говорящая: иди ко мне, мне нужен человек — не по мне. Да и не нужна одежда-то. Даже более того. Я предпочитаю одиночество. Как же мне одеться, чтобы выглядеть «любящим одиночество»?

А по правде говоря, я вообще не хотел одежды. Не хотел никого впечатлять и ни с кем быть. После фальстарта я снова стоял в начале беговой дорожки, голый и одинокий, такой же, каким и появился на свет. В тот момент я не имел ни малейшего понятия, ни какой сегодня день недели, ни который час. Или кто где находится и почему…

А кто-то все-таки где-то чего-то хотел! Телефон продолжал названивать.

Росчерк пера — и от моей старой жизни ничего не осталось. Вопрос был в другом — а что взамен? Я прекратил делать то, чего не хотел. Но что же я хотел делать?

Мне пришла в голову мысль, что от меня никто не требует делать хоть что-то. Я мог просто жить. Пока не умру.

Только вот сколько протяну?

Осталась кой-какая мелочь, крыша отцовского дома над головой и, может, еще один дом в Лос-Анджелесе, нулевой счет в банке, но немного страховки, хотя и на имя Флоренс. Я не буду мокнуть под дождем ни завтра, ни послезавтра.

Один мой дружок постоянно фыркал на жалобы легкоранимой души среднего класса. Он не мог ни войти в положение, ни посочувствовать проблемам человека, который мог выйти из дома и отыскать себе работу. Единственный, кто, по его словам, достоин жалости, это человек, живущий в нищете на задворках мира, где-нибудь в Индии, который жил на улице и не мог просто прокормиться.

Но мне казалось, что существуют и другие виды смерти от истощения. Тысячи людей начали познавать их, а миллионы — вскоре узнают. Есть и другие недомогания, не менее действенные, чем голод. Выйди на улицу, посмотри на лица и спроси себя, неужели у них все в порядке?..

Проблемы скрывают, прячут в себе. Люди стесняются признать их. Но они есть.

И все же, взглянув с другой стороны, мой друг прав. Я могу позволить себе такую проблему. Моя проблема для бедных — «с жиру бесится», и поэтому мелка. В конце концов у меня нет в наличии денег, но есть крыша, страховка, кредит…

Надо бы заполнить холодильник, подумал я, пока кредит не закрыли. И остаться здесь. Запустить внутрь посыльного из лавки на минуту и потом запереться.

С одеждой можно обождать. Чтобы позвонить зеленщику, костюм не нужен. Телефон опять зазвонил. Я подождал, пока трель не отзвенела, и взял трубку.

С этой лавкой «Бристолз» папа и мама были связаны десятилетиями. Настоящее имя владельца было Эмбростелис. Он был греком с острова Мутилен. Несколько лет назад он возвратился на родину и жил на пенсию и регулярные переводы от сына, ведущего ныне его дела.

Мой отец и мистер Эмбростелис были когда-то закадычными друзьями.

А у молодого Тома Эмбростелиса (Тома ли? Тодороса?) не было сердца. Он проинформировал меня в шутовской манере энергичного и преуспевающего в делах американца второго поколения, что ему только что приказали закрыть счет и что семья более не отвечает за продукты, которые я могу заказать по нему.

Он думал, что это нечто вроде шутки.

— Кто же это сделал, Том?

— Ваша жена, — ответил он. — Она говорила от имени вашей матери.

— А сама мать что-нибудь сказала?

— Нет. Только жена.

— Тогда, Том, какого…

— Я поясню! Мне не приходило раньше в голову, но я взглянул на счет… а на нем за сотню долларов. Обычно я не возражаю, вы ведь знаете, но бизнес есть бизнес… в общем, Эдди, скажите чего надо, и я пришлю. Но хочется, чтобы в будущем счет был оплачен.

— Том, мы же всегда, Том!..

— Диктуйте, что прислать.

Я надиктовал. Но гораздо меньше, чем хотел раньше. Морозильник оказался почти пуст, полки едва прикрыты. Обеспеченность на три дня, не более. Так Том закрыл счет.

Я оставил телефон и отправился бродить по дому.