Элиа Казан - Сделка

К концу дня самоистязаний мне пришло в голову, что одна хорошая штука все-таки получилась. Я закончил и отослал рассказ, и этот рассказ прославлял Флоренс — в нем не было желчи, ненависти, злобы или потаенной мести. Первый рассказ, как я надеялся, один из многих подобного рода. И поскольку был повод, я решил его отметить. Купил бутылку того самого виски, любимой марки Хауи, и открыл ее. И когда в бар зашли несколько моих дружков, я отвел их к себе в подсобку, сказал, что есть повод для выпивки, и предложил это дело отметить.

По ходу празднования — друзей у меня оказалось в достатке — я нализался к закрытию бара до святых огоньков в глазах. И, прибыв на вечеринку в честь Робинсонов, которую давала Гвен, я был в самом что ни на есть прекрасном расположении духа.

Настроение компании было превосходным. Все шло как надо. Кейт в мое отсутствие стал душой застолья, наливал всем и наслаждался вниманием двух женщин.

Его жена, открыл я для себя, была и впрямь алкоголичкой. У нее были неимоверно большие груди и, как у многих пьющих женщин, очень тонкие ноги. Совершенно очевидно было то, что она регулярно прикладывалась к рюмке с самого появления в доме. Муж не отставал, но пил в меньших количествах. Я тоже начал пить. Гвен не пила — по крайней мере, сначала.

Об ужине я ничего не помню, кроме одного: Кейт был сверхвнимателен к жене, очень ласков, очень заботлив. Но один раз, думая, что она не видит, он пытался долить ей бокал. Но у него не получилось это изящно (жена заметила), и я начал подозревать, что, несмотря на всю его напускную заботливость, он аккуратно накачивал свою половину, чтобы та не смогла впоследствии помешать им с Гвен, но и не до такой степени, чтобы ее пришлось тащить домой. Если его задумка была такова, то он осуществил ее успешно, потому что уже через час, как последняя грязная тарелка заняла свое место в раковине, миссис Робинсон растянулась на софе и задремала, вполне удовлетворенная своим положением.

Для Кейта, особенно после моей неудачной попытки положить конец их с Гвен шашням по телефону, я, очевидно, был уже не помеха. Чем больше он пил, тем больше он вел себя так, будто меня не было. Вскоре они с Гвен оживленно чирикали, а я молча сидел в углу в качестве слушателя, а не участника.

Сначала разговор шел вокруг жизни Кейта в искусстве, в течение которого Гвен разорвала на части все его успехи и показала их изнанку, причем сделала это очень и очень доказательно. Нужно быть мазохистом, чтобы спокойно слушать все это. Но, видно, Кейту было мало грязи о нем и о его шоу. Она не уставала приводить примеры, подтверждающие ее слова. А я не уставал видеть себя в нем, себя и Гвен три года назад. Так же как и мне, она говорила ему о его слишком ранимой натуре и о слишком выпуклой честности для работы на телевидении, что у него есть скрытые резервы для иного, чем ТВ. Выражение лица Кейта внезапно изменилось, появилась детская непосредственность и желание поверить! Должен признаться, он был симпатичен. Гвен настаивала, что его истинный талант раскроется, когда он перестанет ублажать дельцов с телесети и начнет творить, что ему самому хочется. Все это уже было: я мог восстановить происходящее кадр за кадром, реплика за репликой. И как обворожительно смотрелась Гвен (тогда и сейчас!), когда объясняла ему (как в прошлом мне!), что негоже проституировать на ниве искусства.

Неужели она напоминала, сколько сил отдала мне?

— Не знаю, не знаю, — сказал я неожиданно из-за кадра. — По-моему, Кейту лучше всего там и оставаться, на телевидении.

И моя ремарка прямо-таки оскорбила их!

— Тебе, Кейт, невдомек, куда тебя сталкивают! — сказал я с острой симпатией.

Кейт пропустил замечание мимо ушей. Но Гвен бросила на меня взгляд.

— Наверно, Кейт творчески бесплоден, я имею в виду то, что он действительно хочет написать! — сказал я. — И ты, Гвен, должна знать, что, толкая людей с дороги, надо быть осторожней!

Первый раз Кейт соизволил обратить на меня внимание.

Гвен, очевидно, задумалась над истинной подоплекой моих суждений, я же был в неведении относительно ее намерений.

— Что ты можешь знать о Кейте, Эдди? — спросила она.

— Я уже здорово нализался, Кейт, правда?

— Заткнись, Эдди! — оборвала меня Гвен.

Я налил себе. У меня же есть повод к выпивке, подумал я. И ощутил себя хорошо, вспомнив те дни и расстояние, пройденное мной.

Где-то в середине своего мысленного самовосхваления (тоже новенькое в моей практике) я услышал слова Гвен: «Не обращай внимания на этого мерзавца. Он уже надрался!»

— Верно! — сказал я. — Никакого внимания на этого мерзавца. И я уже надрался. О’кей, не хочу быть третьим лишним. Может, мне прогуляться? Как ваше мнение?

— Действительно, — сказала Гвен. — Вечер прекрасен.

Я одобрительно улыбнулся ей.

— Знаешь, — сказал я, — Кейту так недостает дружеского совета.

— Да. Твоего. Ступай на улицу.

Наверное, большинство людей сказали бы в такой ситуации, что эта сучка совершенно обнаглела и тащит другого в постель в присутствии своего парня! Но я восхищался ею! Как еще заставить меня вернуться?

Они сидели рядом, птенчики, и мило щебетали приглушенными голосами. Но я кожей ощутил ее талант к разрушению. Это слово — «разрушение», такое точное слово, такое необходимое иногда слово! Ведь не кто иной, как я сам, заявил доктору Ллойду, что надо все сжечь дотла, а потом начать с основ.

— Сожги все, Гвен, сожги все дотла, малышка!

— Кажется, ты хотел прогуляться?

— Да, — сказал я, встал и перекрестил бутылку с зеленым змием. — Но сначала я пропущу еще одну рюмочку. Сегодня у меня праздник.

— Это какой же?

— Да всего понамешано. Самого разного.

— Ты пьян, Эдди.

— Точно. И тем счастлив.

— Поделись поводом.

— Она обижена на меня, Кейт, — сказал я доверительно, — потому что я больше не сплю с ней.

— Заткнись, Эдди.

— Тебе, Кейт, налить?

— Нет, спасибо.

— Тебе не довелось бывать в Токио, в 45-м?

— Нет.

— Эдди! — крикнула Гвен.

— Ну что, малышка? Что? Рви по живому!

— Ты пьян, Эдди.

— Факт. Видишь ли, Кейт, приходит время для полного разрушения. Но затем надо начинать с голой земли. Как в Токио. Сам видел. Они, кстати, все отстроили. А тебе это под силу? Я хочу сказать, что…

Я замолк и задумался. Конечно, я уже вдрызг пьян, но это еще ничего не значит.

— Ты не сказал мне дружище, был ли ты в Токио в конце войны? Я был. И в Хиросиме был. Мы совершили там гениальную штуку. Но то, что мы сотворили на том же месте, является проверкой. То же самое? Весь фокус в другом — чтобы создать что-то лучшее! Ты понял, что я хотел сказать?

— Да, — солгал Кейт.

— Скажи мне, что ты понял?

Наступила многозначительная тишина. И тут мы заметили, что миссис Робинсон, лежащая напротив, похрапывает.