Ирина Мамаева - Ленкина свадьба

Втроем прикатили телегу с травой. Потом каждая занялась своим делом. Надька и Ленка — клетками. Танька продолжала напевать, но тихо, себе под нос.

У Ленки работа не спорилась, но она особо и не расстраивалась, пребывая где угодно, только не на ферме. Даже подошедшую Любку не заметила.

— Але-гараж! — Любка села на край кормушки и закурила. — Ну ты, мать, даешь. До чего людей любовь доводит: похудела вся — кожа да кости.

Ленка уставилась на подругу, как баран на новые ворота. Но Любка тоже изменилась.

— А-а… — протянула Ленка, — это ты…

— Да, это всего лишь я, а не Юрка.

Ленка вздохнула.

— Вот поливает-то! — Любка махнула рукой в сторону выхода, — даже домой неохота бежать, — закурила.

Ленка то ли кивнула, то ли качнулась вся как-то.

— Космоэнергетик у вас уехал?

— Вроде, да. Лариска что-то не заходит, а то все бегала, рассказывала… — Ленке очень хотелось спросить про аспирин, но она боялась начать этот разговор.

— Ах да! Главная новость. Готова? — Любка посмотрела по сторонам, убедилась, что Надька уже справилась со своими телятами и ушла, и выдала: — Анька-мелкая беременна.

— Как? Ей же всего четырнадцать… — но Ленка удивилась далеко не так сильно, как Любка ожидала. — Что ж, ребеночек будет… Надьку только жалко. Она и так убивается, а тут совсем, наверное, расстроилась…

— Расстроилась! Да она так избила Аньку, что та второй день пластом лежит. У нее же два брата мелких, никаких родственников, сама знаешь, Надька из Тулоксы сюда сбежала от мужа-алкоголика или бог знает от кого еще. В бараке у них кухонька и комнатка — вся жилплощадь… — Любка выжидательно смотрела на Ленку, — ну, что ж ты не вскочишь, не побежишь их спасать? Или уже не отвечаешь за всех людей? Освободили?

— Знаешь, а мне почему-то кажется, что все у Аньки-мелкой уладится. Она стала взрослой, у нее теперь своя жизнь начнется.

— Митькина бесится, она решила, что ребенок от Репы. То ей Юрка нужен, то Репа…

— Любка… — Ленка все-таки решилась, — а правда, что ты в Юккогубе была и хотела с собой покончить?

Любка неловко затушила сигарету. Стала снова закуривать.

— А че? Ежели мне жить не хотелось? — сигарета у нее в руке сломалась, и Любка швырнула ее в проход.

Ленка встала, медленно подошла, взяла Любку за руки.

— Ты так любишь Ваську?

— А че он забыл про меня! Взял, на х…й, спрятался у своего Юрочки, рыба-ачат целыми днями. Вот сука! Обещал со мною рыбачить, а рыбачил с Юркой! Откудова я знаю, что у него, блин, ко мне серьезно?! А может, может… я тоже от него беременна!

— Любочка, не ругайся! Конечно, серьезно, — испугалась Ленка последнего Любкиного заявления. — Это же видно, как он на тебя смотрит. Он ведь стихи тебе сочиняет! Просто у его мамы беда — ее Вазген бросил. Вот он и распереживался.

— Я вчера приехала — видела, как Алевтина по деревне с поленом бегала… — Любка понемногу успокаивалась.

— С поленом? — переспросила Ленка, представила себе толстую смешную Алевтину, бегающую с поленом, и улыбнулась, — к тете Тосе ходила, Вазгена возвращала. Все-таки, видать, решилась вернуть. Тут уж Тоське нет равных — если увидит, что любят, — кого угодно вернет.

— А я, блин, думала, я ему надоела, получил что хотел и бросил… — Любка все-таки закурила и стала расхаживать по проходу, бормоча. — Ага… Так-то? Да… Хорошо…

— А че раньше времени, не зная ничего, дурно-то о людях думать? Ты прежде все выспроси, а потом — думай себе. Я уверена, что Ломчик сегодня же у тебя на радостях объявится.

— Интересно, все уже знают, как я отравиться пыталась? Митькина узнает — она же в гроб сгонит издевательствами.

Тут же, естественно, появилась Митькина.

— Вспомнишь говно — вот и оно, — прокомментировала Любка вполголоса.

Митькина была с ярким красным зонтиком с намалеванной фигуристой красоткой. И в первый раз не на каблучках — в красных блестящих резиновых сапогах. Про Любку она ничего не знала. Или ей не до этого было.

— Что Леночка, — не здороваясь, Митькина встала напротив них руки в боки, — мои облюбки подбираешь? Бери-бери. Телятница и конюх — как романтично. Она коровье дерьмо убирает, он — лошадиное. Хи-хи.

Ленка молчала: у нее просто не было сил. А Любке уже надоело ругаться с Митькиной. Они просто сидели и тупо смотрели на нее.

Митькина, не дождавшись ответа, и уже менее воинственно заявила:

— А Репу по ходатайству совхоза приняли в городе в транспортное училище. Он автомехаником будет. Машину себе купит вместо мотоцикла.

Ленка с Любкой молчали.

— Вылупились! — вышла из себя Митькина. — Недоумочные дуры! — развернулась и, горделиво виляя бедрами, зашагала прочь.

Неожиданно для самих себя Ленка с Любкой разразились громким смехом: Ленка истерическим, а Любка так, от полноты жизни.

— Митькина вас с Юркой видела на мотоцикле, как он тебя катал, — продолжая заливаться, выговорила Любка, — бесится! Юрка-то сразу в Юккогубу к родственникам уехал, я его там видела: странный он какой-то был, — Любка пихнула Ленку в бок и подмигнула.

У Ленки камень с души упал, и она засмеялась звонким счастливым смехом.

Вечером, когда дождик кончился и даже солнышко выглянуло, Ленка бегала к Аркаше. Ей было невыносимо стыдно за то, что она его не выслушала тогда, на закате, а ведь он что-то важное ей говорил. Как он хочет поехать в горячую точку, в Чечню, спасаться от чего-то еще более страшного, чем война.

Ленка бежала, и ей хотелось обнять его, прижать к себе, утешить, защитить. Но Аркаша даже в дом ее не пустил.

— Чистенькой прикидываешься, святошей? А мне Митькина все конкретно рассказала! Все-все про тебя, Леночка.

Ленка как на стену с размаху налетела:

— Что — все?

— И за меня заступалась — помнишь, когда Репа мои стихи читал и книжку мне не отдавал? — только чтобы перед ним выпендриться! Выпендрилась? Получила? Чистенькая она! Такая же сучка, как все!

Но Ленка не слушала, а бежала, бежала, бежала прочь.

…А у Ленкиного дома, на скамеечке, сидели баба Лена и тетка Тося. Весь день обе провели в заботах, и теперь им хорошо было сидеть вот так, на солнышке, греться. Мир — Тоськин дом напротив, слева сирень, речка, у речки ольхи, а справа —

огороды — был чистым, вымытым, блестящим на солнце, и смотреть на него было приятно.

Бабкам ни о чем не хотелось разговаривать. В голове у каждой были одни и те же мысли, и они это знали. Да и молчать вот так, глядя на мир, оставалось всего ничего: вот-вот должны были прийти с поля — Ленкины родители и сама Ленка. Ужин у бабы Лены давно стоял на столе, и душа была покойна.

Хорошо было видать главную дорогу и людей, снующих, шагающих, прогуливающихся по ней. Вот пробежала Ирка Румзина, за ней тихонько проехал директорский “козлик”. Ирка размахивала руками, как Чапаев саблей, и, наверняка, звала директора на подвиги, на большие дела по поднятию сельского хозяйства из той ямы, где оно давно уже пребывало.