Валерий Попов - Иногда промелькнет

Душа стонала совсем не от того!

Вот я сижу за столом в уютном свете зелёной лампы, делая уроки. Картина «Хороший мальчик»! Из-за стены вдруг доносятся неразборчивые слова соседки — из другой квартиры, я почти не видел её. Но мозг сразу включается: она дома одна, муж, я слышал, в больнице, значит, разговаривает по телефону… да — им-то установили уже телефон, а нам-то и не собираются, растяпы мои родители, ведь это так приятно, брякать и звякать… Вдруг быстрая речь её прерывается… странная пауза… и ужасающий вопль! Мой уже натренированный мозг, давно уже живущий не здесь, а там, мгновенно всё выстраивает в ряд. Позвонила в больницу, хотела выяснить какие-то пустяки, а ей вдруг сказали, что муж умер. Ужас, страх! Но только мой дух, вечно витающий там, где его никто не видит, способен так сразу, слёту всё воссоздать!

Потом воцаряется тишина, а сюда, видимые расплывчато, входят мои родители — и совсем другие, здешние и вроде бы гораздо более важные вещи воцаряются тут… но душа моя там! И при этом ни за что, никогда я бы не позвонил туда и не вошёл — это всё равно что ходить ногами по цветам!

Несколько дней там проходят в тишине — тут у нас что-то происходит, но я открытыми глазами не вижу этого… всё — там! И вдруг день, наверное, на пятый до меня доносится таинственный шелест с той стороны. Я возбуждённо вскакиваю… да хорош же сын (брат, муж, отец!), который слышит только там, а здесь ничего не слышит! Но как проникает этот шелест и что означает он? Даже отчаянный вопль я еле услышал сквозь стену, скорее угадал. Что же за странный, астральный шелест? Я мечусь по квартире. Наконец, подбегаю к окну, выглядываю и вижу картину, именно своей необъяснимостью поражающую меня: всё высокое пространство её окна перетянуто тонкими верёвочками, и на них, почти беззвучно шелестя, сушатся тускло мерцающие, с перламутровым отливом, целлофановые пакеты, их непонятно много… что за странные флаги скорби она вывесила, что за обычай? И в то же время я чую, что именно такими и должны быть флаги смерти — еле видимыми и чуть слышными.

Ну и что? — в отчаянии соображаю я. — А мне-то зачем эти флаги? Мне-то что с них? Ведь никому на свете не объяснишь — этого волнения! Даже, думаю, она сама не видит этих флагов, не чувствует их! Принесла из больницы пакеты от передач, повесила… грустно, конечно… а как уж они там шелестят… кого это волнует? Одного меня!

И особенно невыносимо — на этом всё обрывается: пошелестев, флаги исчезают без какого-либо смысла и завершения, а соседка уже как ни в чём ни бывало ходит по двору, толкуя с тётками. А я остался с этим шелестом, словно деревенский дурачок над своим хозяйством: косточка, щёпочка, тряпочка… Куда это?

Я смутно понимал, что это как бы первая строчка стиха. Вторая, в рифму, наверное, появится когда-нибудь… но когда? А пока — одни первые строки — дикие, странные. Какие-то блуждания по пустырям, по кладбищам. Испуг в душе: я понимаю, что это надо тщательно скрывать — родителей это огорчит (что за сын?), ровесников — наведёт на издевательства. Ходи один, а главное — потом надо собрать все силы и вернуться как бы нормальным, слушать свой как бы спокойный голос, рассказывающий о делах.

А пока — иду. Какая-то гниль под ногами, а деревья, наоборот, сухие, светло-серые. Вот подул ветер, и они гулко застучали верхушками. Какие жуткие места — причём в центре города — причём их больше, чем нормальных, — только они не замечаются, специально не замечаются, выталкиваются разумом, чтобы не сойти с ума… почему же я с утра до вечера шатаюсь по ним?.. Вот показалось какое-то строение — большой скворечник, стоящий на земле. Такая уборная? В центре города? Ничего не понятно!

Наконец я выбираюсь на какую-то улицу из странных двухэтажных домов — вроде совсем близко, но никогда здесь не был, даже не представлял! Что-то здесь странное… Да то же самое, что и во всей нашей жизни — только уже сумасшедший может не сойти с ума, думая о ней! Бензиновая радужная плёнка над бездонной чернотой… страшно в неё вступать, только дуракам кажется, что всё просто! А за бездной этой — что? А за следующей бездной?

Наконец я как-то спохватываюсь: нельзя, наверное, с таким видом ходить по улице, пугать народ?.. Вот — я спокойно захожу в парикмахерскую! Всё очень просто — успокаиваю я свою дрожь — вышел из дома, пришёл в парикмахерскую — чего дрожать? А почему в эту парикмахерскую, а не в мою обычную? А почему бы и нет?!

Я с некоторым даже вызовом снимаю пальто, сам вешаю на крюк, независимо вхожу.

— Коля! — как-то удивительно громко прокричала молодая женщина, выходя вслед за сыном к большому мутному зеркалу. — Как хорошо тебя подстригли!

Его подстригли действительно отлично. Он стоял и мрачно разглядывал себя. На боку его поблёскивала маленькая кобура.

— Пройдите! — гулко крикнул мастер из зала.

Я вошёл, зажмурясь от яркого синеватого света, сел в кресло. Усадив меня, мастер ушёл, почему-то очень надолго. Год прошёл? Или век? Я сидел, оцепенев, смотрел. Уборщица, стуча палкой, выметала волосы из-под кресел и намела большую пёструю клумбу. И вдруг мне заложило уши. Я вдруг почувствовал, что смотрю на всё это то ли с очень далёкого расстояния, то ли из очень далёкого времени. У меня уже было несколько таких картин…

…Да, жизнь загадочна и страшна, но — слегка подчиняема словам. Мостик из слов, сцепленных над хаосом, — единственное наше спасение. Все говорят — и спасаются этим.

«Ветер налетел на кучу и, обогатившись мусором, понёсся дальше».

«Дым летел прямо вдоль земли и вдруг деловито свернул за угол». И мир не страшен уже, ты — его хозяин. Ты вынимаешь в троллейбусе записнуху, чтоб записать неожиданную мысль, и тусклые лампочки под потолком вдруг загораются ярче… Спасибо! Как хорошо жить в уюте — и как страшно за тех, кто не умеет его словами организовать!

Я иду со своей трёхлетней дочкой по парку, смотрю. Похоже — жизнь действительно становится всё хуже. Был ли я в её возрасте так подавлен, угрюм? Неужели главное в жизни — ощущения, слова — исчезло, развеялось навсегда?

Мы приседаем над поблёскивающим золотым ручейком. Ныряют тёмные плотные жучки, в воде видны мохнато обросшие грязью палки.

Я с отчаянием выдергиваю одну, она медленно идёт под водой, оставляя оседающий шлейф.

— Наутилус! — мрачно говорю я.

Дочь поднимает голову, долго смотрит на меня.

— Намутилус! — торжествующе произносит она.

Я радостно вскидываюсь, смотрю на неё. Она хитро улыбается. Ну, всё! Она умеет словом изменить жизнь! Теперь всё в порядке! Мы поднимаемся и идём.

Каждый раз, поднимаясь на самолёте в воздух, мы вспоминаем эпизод из рассказа Валерия Попова. Персонажи беседуют в полёте. Один говорит: «Страшно, если вдуматься. Пятнадцать километров до земли!» Второй отвечает: «Чего страшного-то? На такси — трёшка!» В этом коротком обмене отражается жизненная философия Валерия Попова. Тут внятно обозначены его симпатии и антипатии, фактически названы и неприемлемое для писателя отношение к жизни, и его собственная позитивная программа.