Нина Воронель - Ведьма и парашютист

- Ты возьмешь его завтра с собой в город, - повторил Дитер сквозь зубы, и я снова вспомнил, как у того волка, который притворялся козой, из-под козлиной шкуры вдруг вылезла большая волчья пасть, - Чтобы показать ему, как ваши души общаются через тело. Ведь ты хочешь приобщить его, правда?

Вместо того, чтобы рассердиться, мамка накрыла руку Дитера ладошкой и погладила:

- Ну конечно, хочу.

Потом она повернулась ко мне:

- Скажи спасибо Дитеру, Клаус, что он так о тебе заботится. Иди, достань и почисть свой приличный костюм: завтра с утра ты поедешь со мной в город.

Я сам не знал, хочу я ехать с мамкой в город или не хочу. Когда-то раньше я очень хотел, но она так долго не брала меня с собой, что мне надоело слушать ее рассказы про общение душ и расхотелось на них смотреть. Конечно, всегда приятно прогулять работу, но мне стало жалко, что я не полезу с Ури в цистерну за сокровищем, и я попробовал поспорить:

- Но я не могу, я ведь завтра работаю.

- Работа не волк, в лес не убежит! - захохотал Дитер: он тоже почему-то вспомнил про волка. Я замотал головой, но мамка шлепнула меня по затылку, так что я прикусил язык, и пошла звонить фрау Инге, что я завтра не приду на работу. Фрау Инге, наверно, что-то ей возражала, потому что у мамки по щекам побежали малиновые пятна, и она крикнула в трубку высоким голосом, будто собиралась запеть:

- Да, я забочусь о здоровье своего сына! Он мой сын, и я должна снять с него злое наваждение! У меня долг матери!

Я не знаю, что ответила мамке фрау Инге, но, наверно, что-то такое, что ей очень не понравилось. Потому что она взвизгнула:

- Я сама выбираю день, когда я его везу на лечение! Так что ты завтра на него не рассчитывай! - и бросила трубку с такой силой, что весь телефон свалился на пол.

А я и не знал, что она все еще надеется меня вылечить.

С самого утра все пошло вкривь и вкось. Отто с рассвета ждал, что Ури заскочит к нему закончить вчерашний разговор, прерванный в самом интересном месте приходом Инге. Но мальчишка заглянул к нему только около восьми, и не успели они перекинуться парой слов, как в дверях появилась Габриэла, которая как бы застигла их врасплох за дружеской беседой. Неизвестно, что она подумала, но лицо ее выразило целую гамму противоречивых чувств - изумление, недоверие, испуг и даже обиду - тем более, что она сразу заметила в гнезде видеомагнитофона позабытую ими там впопыхах кассету. Ури тут же ускользнул, пробормотав что-то невразумительное насчет Клауса, который сегодня, кажется, не придет на работу, и оставил Отто в полном душевном раздрае и в неведении - займется ли он немедленно останками Карла или нет.

Чтобы уклониться от настойчивых расспросов Габриэлы о причинах утреннего визита ненавистного парашютиста и о появлении запретной кассеты, которую она накануне собственноручно спрятала в ящик, Отто пришлось разыграть настоящий водевиль с кашлем и закатыванием здорового глаза. Габриэла, как обычно, запаниковала и вызвала Инге, которая впорхнула в спальню как большая белая бабочка: она по пути надевала плащ и никак не могла попасть рукой в рукав. Справившись, наконец, с развевающимися полами плаща, Инге мгновенно разоблачила притворство отца: "Господи, папа, ну как тебе не надоест!" и постаралась успокоить Габриэлу, не выдавая ей при этом актерскую тайну ее подопечного - как всегда, разумеется, из чистого эгоизма, чтобы поскорей покинуть его и умчаться неведомо куда. Отто и раньше с недоверием относился к деловой стороне деятельности дочери, - все эти банки, ссуды, колбасные фабрики и рестораны казались ему просто ловкой маскировкой ее эротических похождений. А сегодня Отто к собственному удивлению обнаружил, что ему было бы неприятно узнать о том, как она наставляет рога наглому еврейскому мальчишке, - вчерашний вечер показал ему, что у него с мальчишкой может возникнуть секретная мужская солидарность, направленная на спасение их общей непутевой возлюбленной, запутавшейся в сетях своих опрометчивых страстей. Но она, конечно, не обратила никакого внимания на робкие попытки отца задержать ее хоть ненадолго и поспешно умчалась, заявив, что опаздывает на важное свидание, связанное с получением денег на реставрацию замка.

Отто в тоске перебирал в памяти слова дочери о неотвратимости реставрации замка и, прислушиваясь к стихающему за поворотами дороги звуку мотора, пытался отключиться от раздраженного голоса Габриэлы, продолжающей допытываться, как кассета попала из ящика в гнездо видеомагнитофона. Он даже отметил про себя грешным делом, что пронзительный голос Габриэлы, когда она сердится, напоминает скрип заржавевшей двери. Эта мысль по аналогии привела за собой воспоминание о том скрипе заржавевшей двери, который врывался в его сны уже больше года, воспоминание о той двери, которую открывал тринадцатый красавец, и о том подвале, в который эта дверь заманивала. После чего его мысли вернулись к неотвратимой реставрации замка, сводя воедино все его страхи.

Как, не вызывая подозрений, срочно добраться до мальчишки? Может, послать Габриэлу за Клаусом? Предлог он придумает, пока она будет за ним ходить. Отто хотел было отстучать свою просьбу, но в зубы ему ткнулась горячая ложка - он вздрогнул и раскрыл рот, который тут же заполнился сладкой манной кашей. Ему не оставалось другого выхода, - он послушно проглотил вязкую, ласкающую небо массу, она живительным потоком заскользила вниз по пищеводу, и он пришел в себя. Все стало на свои места и незачем было придумывать предлог для приглашения Клауса: ведь полчаса назад, стоя вон тут, на пороге, Ури поспешно пробормотал, что Клауса сегодня в замке не будет. А раз так, значит, надо послать Габриэлу за Ури - задача куда более сложная, но надо ее решить, чтобы не сойти с ума от беспокойства.

Отто торопливо доел кашу и, совершенно отключившись от реальности, погрузился в мучительные поиски повода, ради которого стоило посылать Габриэлу за Ури. Но реальность неожиданно ворвалась в его размышления пронзительным телефонным звонком.

- Кто бы это мог быть? - испуганно спросила Габриэла, даже не делая попытки поднять неумолчно звенящую трубку. Убедившись, что она не намерена отвечать, Отто нажал на педаль кресла и направил его к телефону, на ходу протягивая к трубке лапу. При виде его целеустремленного движения к надрывающемуся от неразделенной страсти аппарату, Габриэла осознала, что ей не удастся переждать, пока телефон замолчит по собственному побуждению, - она одним прыжком опередила старика, рванула трубку с рычажка и поднесла к уху.

- Штрайх, - сказали автоматически ее губы, в то время, как глаза ее, стремительно округляясь, начали вылезать из орбит. Когда глазные яблоки ее достигли последней границы, за которой было только их полное отделение от глазниц и всего остального лица, побледневшие губы ее произнесли свистящим шепотом: