Жан Жубер - Человек среди песков

Позже мы натолкнулись на Симона Дюрбена, прогуливавшегося вместе с Софи. Они приехали к концу шествия, но, по словам Симона, оркестры, танцы и толпа были тоже достаточно красочным зрелищем. Глаза Софи блестели. Я представил их, но Изабель и Мойра вдруг засмущались. Симон стал расспрашивать их о Сартане, церкви, шествии, а Софи шепнула мне на ухо:

— Это твои знакомые? Какие красивые!

— Правда, красивые? А ты тоже красивая.

— Ну, это совсем не то!

— Вы не видели Элизабет? — спросил меня Симон.

— Нет. В такой толкучке…

— Да, конечно. Она собиралась приехать. Если вы ее увидите, скажите, что мы ужинаем вон в том ресторане. Я должен встретиться там с Гуру и Мишелье. Приходите и вы тоже, когда надоест танцевать…

Я ответил, что мы, конечно, придем. Но Изабель снова куда-то пропала, а мы с Мойрой пошли прогуляться по берегу моря. Звуки города постепенно затихали. Слышно было лишь легкое дыхание прибоя, да на море лежала длинная рыжая дорожка от восходящей луны. Мойра рассказывала мне о своем детстве. Я видел сад, дом, ее родителей, лошадей, пасшихся неподалеку от солеварен, ее детские забавы и шалости. Я думал о том, что, если женщина доверяет вам свое детство, это неспроста. Не сдержав волнения, я положил руку на плечо Мойры. И в этот самый миг я увидел вдали, в темноте болотного края, занимавшееся зарево.

Я крикнул:

— Смотри! Смотри туда! Что там такое?

— Не знаю. Может быть, пастухи жгут сухую траву.

— В это время года? Да еще в такой день?

— Верно.

Послышался глухой взрыв, затем еще два и еще один.

— Это Калляж!

— Ты с ума сошел!

— Скорей! Калляж горит.

Я побежал по песчаному берегу, затем стал расталкивать толпу. Мойра осталась где-то позади, но я уже не думал о ней. Я разыскал ресторан, где собирался ужинать Дюрбен. Он сидел за столом с Софи и несколькими инженерами. Я бросился к нему, сказал о том, что я только что видел и что думаю по этому поводу. Он озадаченно взглянул на меня, побледнел и тут же поднялся из-за стола:

— Немедленно в Калляж! Там что-то произошло!

Поднялась суматоха. Мы в темноте отыскали свои машины, потом помчались к болотному краю, туда, где пожар разгорался уже вовсю и за темными силуэтами деревьев плясали языки пламени.

С этой минуты я всеми моими помыслами вместе с Калляжем и Дюрбеном. Я потерял Мойру где-то в толпе и тут же о ней забыл. Пробираясь в сторону разгоравшегося пожара в машине, раздвигавшей мордой тростниковые заросли, я думаю только о Калляже и Дюрбене, но почему-то мне вдруг припоминаются те две руки, сжимавшие одна другую в полумраке церкви. Да, этот день явно проходил под знаком предательства, и я чувствую, что и я тоже уже начинал склоняться на сторону противника. Теперь я целиком с Дюрбеном. Он ведет машину на бешеной скорости. Мне хочется что-нибудь ему сказать, положить руку ему на плечо, уверить, что он не одинок, и попросить у него прощения, не знаю даже за что. Но я не смею, да и понял ли бы он меня? Достаточно того, что я с ним вместе. Ведь крикнул же мне он, когда бросился к своей машине: «Поедемте со мной, Марк».

Калляж горел. По крайней мере именно так представилось нам, когда мы проскочили по мосту и увидели высокие языки пламени, похожие на рваные скрученные куски шелка, и грязно-черное облако, прикрывшее луну. Тут мне показалось, что Дюрбен застонал. Это было настолько не похоже на него, что я был потрясен и вместе с тем почувствовал неловкость, так что даже не решился взглянуть в его сторону.

Но мы уже въезжали на стройку. Я увидел на фоне пламени китайские тени кранов и пирамид. Огонь, казалось, не тронул их, и я вздохнул с облегчением. Итак, самое худшее не произошло. Горели цистерны с горючим у порта, один из бараков и несколько машин. Вокруг суетились какие-то тени. Пламя сбивали брандспойтами и огнетушителями. Кто-то бросился к нам. Это был Вире, по лицу его тек пот, лоб был рассечен.

— Что случилось? — крикнул Дюрбен.

Никто ничего не знал толком. На праздник распустили почти всю охрану. Услышали несколько взрывов и увидели пламя. Напуганные сторожа кинулись туда. Но поздно. Кто-то из сторожей успел заметить удиравших людей в масках. Он сделал несколько предупредительных выстрелов, а потом дал очередь по убегавшим. В ответ тоже раздались выстрелы.

— Разыщите его! — приказал Дюрбен.

Это оказался охранник, прибывший на стройку издалека. Пуля задела ему плечо. Оно слегка кровоточило.

— Пустяки! — твердил он.

Что же он видел? Честно говоря, немного: какие-то тени. Когда раздался выстрел, он нагнулся.

— А какие тени?

Люди невысокого роста, в масках, с ружьями. Были у них лошади? Да, потом он услышал конский топот, удалявшийся в северном направлении. В другом конце стройки он тоже слышал выстрелы. Значит, было несколько групп, во всяком случае, так он считает.

— Идите, пусть вам перевяжут рану, — сказал Дюрбен.

— Да это пустяк, — упорно повторял охранник.

Мы провели на пожарище всю ночь. Дюрбен носился по стройке, отдавал распоряжения. Он был воистину вездесущ. Барак потушили быстро, остальные удалось отстоять от огня. Но с цистернами дело обстояло хуже. Они горели до утра, и из темноты постепенно проступали искореженные, дымящиеся куски листового железа. Измученные, мы безмолвно смотрели друг на друга, стирая со лба струйки пота.

Сквозь дым я заметил Элизабет, она стояла неподвижно, плотно сжав губы. На ней все еще было то самое белое платье, которое я видел накануне вечером в Сартане, и рядом с нашей перепачканной копотью, изодранной одеждой оно выглядело каким-то нереальным. Она подошла к Симону, они обменялись несколькими словами. Потом он прислонился к крылу машины и закурил сигарету. Рука его слегка дрожала. Он смотрел на пирамиды, белевшие в лучах восходящего солнца.

Меня поразило поведение Дюрбена на следующий день после пожара. Я думал, что он падет духом, опустит руки. Наоборот, испытание, казалось, удесятерило его силы. На следующий же день он собрал весь руководящий состав стройки и приказал разбитым усталостью людям, не выспавшимся после короткого сна, немедленно начать работу, используя все имеющиеся у нас резервы. Не хватает машин — пусть рабочие действуют лопатами и кирками. Нет горючего, а значит, встанут грузовики, что ж, остались еще тачки. Ни в коем случае нельзя допустить спада трудового накала. Дюрбен произносил слова «наша стройка», «наш город», «наша задача» твердым голосом, без всякого пафоса. Я смотрел на обращенные к нему лица и понял, что равнодушных среди нас нет. В эту минуту он должен был почувствовать, как мы его любим, ибо никто не пытался возражать, никто не произнес слова «невозможно». Мы были воодушевлены совсем как в дни наших первых совещаний, когда закладывался Калляж. Со всех сторон сыпались предложения. Эта внезапно разразившаяся драма, нарушившая рутину последних месяцев, безусловно, породила даже в самых прозаических людях вкус к дерзанию и трудностям.