Борис Васильев - Глухомань. Отрицание отрицания

— Спасибо вам, Владилен Петрович, — Анечка улыбнулась уже от души. — Чур, груши — пополам.

— Я там вырос, в этом домике. — сказал Кирпичников. — И перевоз вам ничего не будет стоить, потому что все ломовые — мои друзья с детства. И перевезут бесплатно, и погрузят. Так что берите всю мебель.

— Спасибо, но…

— Не всю, извините. Вся не влезет, домик маленький. Я вам сначала покажу его, и вы сами решите, что там может разместиться.

На следующий день они пошли к домику на Покровской горе, откуда еще не успела съехать жена и маленький сын Владилена Петровича. Она с радостью приняла Анечку, тут же расцеловалась и тут же перешла на «Ты», как то водилось в те времена. Что-то трещала насчет базара, который совсем рядом, на Вокзальной площади. Что до Днепра рукой подать, а в центр, к «Часам», ходят трамваи от этой самой площади…

Анечка его не слышала. Она впервые в жизни увидела, сколь гармонично можно вписать жилое строение в ландшафт, не ломая и не портя самого вида, что распахивался с маленькой терраски, нависшей над обрывом. По дну рва, которые образовывали два противоположных обрыва, шла тропинка к калитке, ведущей к водокачке и Вокзальной площади. А сама терраска осенялась могучим тысячелетним дубом, чудом уцелевшим с древнейших времен, когда и самого-то Смоленска еще не было…

Ее водили по саду со знаменитыми грушевыми деревьями, плодоносящими каждый год. По крохотным комнатам крохотного дома, похожего на игрушку только не под новогодней елкой, а под дубом. Что-то говорили, объясняли, а она думала только о том, что ей выпало если не счастье, то утешение жить в домике под тысячелетним дубом. Хоть и одной…

Но для этого требовалось сначала переселиться. Сначала вывести вещи из сказочного домика в служебную квартиру нового патологоанатома. Потом перевезти ту мебель, которая влезет в домик под дубом. Анечка так спешила переселиться, что кроме своих вещей взяла отцовское любимое кресло, стол да четыре стула, собственную кровать и — книги навалом. Навалом потому, что два огромных книжных шкафа просто не могли разместиться из-за низкого потолка, и Анечка везла их россыпью, но — все до единой. Здесь она намеревалась ждать отца, которого безусловно не могли не отпустить.

Было одно неудобство в ее сказочном домике: рядом не было воды. За нею приходилось каждое утро отправляться по тропинке меж оврагами до калитки, ведущей к вокзальной площади. Здесь стояла будка, в которой выдавали воду по талонам. Талоны получали помесячно по месту прописки, но самым замечательным было то, что эти талончики в окошке лапками принимала ручная белая крыса без хвоста. Принимала и сама накалывала на гвоздик, а потом долго и старательно умывалась. Заведовал этой раздачей пожилой дядюшка Карл, всегда расспрашивающий о здоровье и настроении. И Анечка очень быстро научилась носить воду на коромысле, который остался от прежних хозяев.

Электричества в домике не было, но прежние хозяева оставили целых три лампы, из которых одна с круговым фитилем — она называлась «Молния» — давала достаточно света, чтобы читать по вечерам. Керосину она потребляла, правда, много, но Анечка не только преподавала немецкий язык в десятилетке возле Покровских госпиталей, но давала и уроки частные. Не детям — с них бы она не взяла ни копейки — Анечка давала уроки их родителям, друзьям и соседям этих родителей. Тогда знать немецкий язык было весьма престижно, и порой ей даже приходилось отказывать новым желающим.

Но подступала осень, осыпались каштаны, летела листва и с других деревьев, и только могучий дуб не желал расставаться со своею листвой. Он щедро сбрасывал желуди, и Анечка аккуратно собирала их. Они были настолько совершенной формой, что не собирать их у нее просто не было сил. С ними по красоте могли поспорить только каштаны, но они были далеко в городе, в основном, в Лопатинском саду. Анечка несколько раз ездила в этот сад, собирала каштаны, выковыривая их из колючих панцырей, но здесь ей всегда горько думалось о ни весть куда сгинувшем муже, бывшем штабс-капитане АлександреВересковском. . .

Осень несла печаль. Анечка по вечерам все чаще и чаще отвлекалась, и странная безадресная грусть окутывала ее черным безнадежным покрывалом. Ей казалось, что все уже в прошлом, что впереди — одиночество в одиноком домике, в котором ей и суждено состариться.

Анечка уже не читала. По тусклым, бесконечно длинным вечерам по привычке брала книгу, садилась перед печкой, которая топилась хворостом, потому что рубить дрова Анечка не умела, раскрывала ее на закладке и роняла на колени. Читать не хотелось, думать было не о чем, и она просто сидела у окна до позднего вечера. Тогда ложилась в постель, накрываясь всем, чем только можно было укрыться, и тягостно ждала, когда же придет сон.

И как-то утром выпал первый снег, нежный и пушистый. Анечка всегда любила его, а теперь пришла в ужас, потому что снег надо было чистить, чтобы не оказаться отрезанной от выхода в город. А чистить ей не приходилось, и она понимала, что ей никак с ним не справиться. И пришла в такое отчаяние, что даже не расслышала скрипа этого первого снега под тяжелыми мужскими шагами. И стука в дверь не расслышала. Услышала голос:

— Простите, не подскажете, как мне Анну Колосову найти? Сказали, где-то здесь…

Поначалу Анечка даже не сообразила, что она и есть Колосова, а не Голубкова. Колосова по давно исчезнувшему мужу. Потом вскочила:

— Я!..

Распахнула дверь. Перед нею стоял бывший прапорщик Алексей Богославский. Взвизгнула, как девчонка, и повисла у него на шее.

Богославский был в потрепанной военной форме со споротыми петличками и шевронами. Рыжая щетина покрывала щеки, подбородок отвисал жидкой, еще не оформившейся бороденкой, глаза блестели усталым, каким-то прибитым упрямством.

— Войдем? — тихо спросил он.

Анечка отстранилась. Он вошел, крепко прихлопнул дверь и закрыл ее на щеколду.

— Так теперь надежнее.

— Есть, — сказал он. — Три дня голодом морили.

— Сейчас, сейчас!.. — она бросилась на кухню, а Богославский тяжело опустился на стул.

— А где Александр? — из кухни крикнула Анечка.

— Спирту у тебя не найдется?

— Немного есть. Отлила из папиных запасов. Он арестован, а меня переселили сюда.

— Знаю. Я ведь сначала по старому адресу пошел.

— А что же все-таки с Александром?

— Тащи жратву, спирт и два стакана. Все расскажу.

Анечка примолкла, поняв, что добрых вестей она не услышит. Молча принесла кастрюлю с борщом, накрыла на стол, поставила два стакана. Разлила борщ по тарелкам, положила фляжку со спиртом и села напротив, сухими глазами вглядываясь в бывшего прапорщика.

Богославский молча разлил спирт, поднял стакан.