Малин Кивеля - Ты или никогда

Перед «Стокманном» люди в весенней обуви покупают цветы. Открылось летнее кафе, семь индейцев поют на улице. Под вращающимися часами стоят ожидающие встречи, договорившиеся о встрече, друг с другом. Рыба свежее обычного, губная помада — ярче.

Я стою в своих просторных сапогах.

Укореняюсь.

Речь об одном мгновении.

Солнце согревает это место.

Потом я захожу внутрь.

На подземном этаже я покупаю судака и немного хрена, пачку «юбилейного» кофе, розовое мыло «Camay».

В понедельник я еду в больницу. С двумя черными мешками для мусора. Набираю в них перегной из компостной кучи за липами.

Дома, во дворе, я выпалываю мышиный горошек, заборный горошек и чертополох, с корнями. Они снова вырастут, они всегда вырастают снова. Двор лысеет, за голыми деревьями хорошо видны велосипеды, песочница. Я вываливаю перегной на землю, выравниваю, он черный. Покрывает часть старой земли.

Я сажусь на край песочницы. Солнце светлое и холодное. Из какого-то подъезда выходят паучьи мальчики с мячами в руках. Они смотрят на двор, теперь он черный, новый. Издают гортанные, удивленные звуки, поворачиваются и уходят обратно. Я закрываю глаза. Ветер тихий.

Только солнце, за моими веками.

Наконец, когда темнеет, я открываю первый конверт. Это саженец розы, «Madame Plantier».

Белый с зелеными глазами.

Я сажаю его там, где обычно спят или просто стоят дети, земля забивается под ногти.

Красит их в черный.

Потом я варю кофе и пью его, прямо в рукавицах, из термоса.

И довольно.

Одну луковицу из конверта я со временем уношу в больничный сад. В остальном делаю все по списку. Высаживаю простые тюльпаны с желтыми матовыми лепестками, черными тычинками и пестиками, с обычными именами, рядами. Крокусы — синие, желтые — выглядывают вдоль стен, благодаря моим осенним стараниям. Пара подснежников под рододендроном. Георгины, георгины.

В кафетерии на пятом этаже все по-новому. Кардамон, всеобщее оживление и надписи без орфографических ошибок.

Я вхожу, заказываю кофе одного из новых видов. Из трубки кофейной машины брызжет горячее, уже вспененное молоко. В витрине пирожные пяти сортов, все домашней выпечки. Я беру щипцы и кладу ванильную булочку на тарелку, жемчужный сахар блестит. Девушка по имени Молли улыбается в мою сторону, вытирает столы и напевает; всюду благоухание.

Однажды утром я выглядываю в окно и вижу лестницу, приставленную к моей рябине. Старая деревянная лестница на двух ногах. На верхней ступеньке стоит София, в красном платье и фуражке выпускницы. Она держит разноцветные бумажные ленты, обматывает ими ветки, ствол уже обмотан почти целиком. Зеленый, лиловый, желтый. Солнце светит, дует ветер. Подол развевается у ее ног. Под лестницей стоит Даниэль. Он крепко держит лестницу, на нем широкие штаны, ветер треплет спутанные волосы. Он окликает Софию, смеется. София перебирается с лестницы на дерево, лезет по нему вверх. Она почти на вершине, вблизи красных сморщенных гроздьев. Кажется, я не видела, как цвела эта рябина. Я не знаю, когда цветет рябина. Либо эти сморщенные гроздья висят здесь уже сорок два года, либо я никогда не обращала внимания на цветение. София лезет выше и выше, красное знамя у крыши дома, она смотрит вверх, небо голубое, голубее лент, которыми она обматывает дерево, все выше и выше по крепким веткам. За деревом, за будущей розой спит новый ребенок.

Из плоти и крови.

Уже почти май. Вечером во дворе праздник. София выносит большие миски с салатами и картошкой, селедкой и тефтелями. На бортике песочницы стоят большие бутылки игристого вина и одноразовые стаканы. Холодно, воздух абсолютно прозрачный. Деревья все еще серые, зеленая дымка окутает их лишь через несколько недель.

Даниэль расстилает большую красно-клетчатую скатерть прямо на перегное, где должна расти трава, затем они вместе выставляют миски. Дитя лежит поблизости на овечьей шкуре, оно не спит, одето в красный комбинезон. Трясет в руках игрушку, у него уже есть имя. Когда Свинка его обнюхивает, оно улыбается, солнце светит.

Наручники в окне Сибиллы видно все хуже: чем светлее становится, тем меньше можно разглядеть. Теперь нужно ждать осени, темного времени. Этим вечером мужчина с лицом как у норки курит, сидя на крыльце. Рядом с ним еще кто-то, какая-то женщина. Горячая Грета, Анальная Анна или Невинная Нина. Позже они сольются с компанией в нашем дворе, они будут есть и пить, и никто не спросит, кто они такие и что здесь делают, они останутся до утра, будут петь и смеяться до рассвета и еще весь завтрашний день.

Я зажигаю чайную свечу, ставлю на подоконник. Пламени не будет видно. Через окно я наблюдаю, как у «Madame Plantier» почти набухли почки. Их, конечно, не видно невооруженным глазом, но я вижу, что, может быть, получится, что в июле, не исключено, они распустятся — лепестки, белоснежные. У отражения в оконном стекле морщины вокруг рта, волосы у меня серые, как ивовые листья, как крыши домов, как машины. Очки у меня большие и невзрачные, ступни в высшей степени нормальные.

Однажды кто-то сказал, что у меня красивые подъемы стоп. Я направлялась к зубному, ехала в автобусе по улице Таваствэген.

— У вас красивые подъемы стоп, — произнес кто-то. Это был мужчина.

У другого мужчины были руки, шершавые ладони.

Это было давно.

Передо мной на столе шкатулка, обувная коробка.

Я укрываю все, мягкими пальцами.

Все кладу обратно.

Вату и тонкую бумагу.

Сейчас огонь потрескивает (внутри) и чайный аромат.

Сейчас.

И у «Madame Plantier» почти набухли почки.

И дитя во дворе, и весна со дня на день, правда.

Я сгребаю перегной в большие черные мешки, у меня голые плечи.

Я гуляю под высокими елями, солнце светит в лицо.

На берегу, у белого моста, я вижу его.

Он сидит на солнце, опираясь локтями на колени. Он сидит один на прибрежном мху, он смотрит на старый лед.

Широкие пальцы.

Сигарета.

Волосы, седые у висков.

Шершавое черное на подбородке, на щеках.

Может быть, он ждет.

Солнце светит ему в лицо.

Я останавливаюсь.

Лишь на мгновение.

Подхожу ближе.

Солнце вот-вот согреет это место.

Были процитированы следующие работы:

Wilsom Bentley: Photographing snowflakes; Wilsom Bentley: Snow Beauties; Duncan C. Blanchard: The Snowflake Man; Albert Goldman: Elvis; Raimo Lehti: Lunihiutallet ja maailmankuvat; Mary B. Mullet: The Snowflake Man; Alanna Nash: Elvis Aaron Presley Memphismaffian berättar, del 1–3; Jens Jacob Toftegaard: Indianernes store hvide ven; Lisa Winnerlid & Sven-Gösta Johansson: De bästa växterna för tomt & trädgärd; Don’t be cruel /Otis Blackwell, It’s now or never / Aaron Schroeder + Wally Gold; Unchained melody / Ну Zaret. http://www.na.se/vader/skolan.asp?intld=211 (SMHI Väderredaktion, Lars Knutsson)

Благодарю Фрейю Аппельгрен, Микаэлу Сундстрём и Володю Кононова, Микаэлу Тайвассало, Сару Энхолъм Йэльм за помощь в работе с текстом, Шведский Культурный фонд за стипендию и П.