Джудит Леннокс - Зимний дом

Когда Вернон причинял ей боль, она переставала быть Майей Мерчант, красивой и умной светской женщиной, и превращалась в слабое, сломленное существо. Когда однажды он заставил ее встать на колени и просить прощения за какой-то ничтожный недосмотр, Майя едва не убежала из дома, зная, что промедление грозит ей потерей самой себя. И все же она осталась, потому что материальное благополучие значило для нее слишком много: без него Майя просто не смогла бы жить. Развод повредил бы ее репутации и разрушил ее будущее. Куда лучше быть вдовой, часто думала она.

Свернув на Батлер-стрит, Джо увидел, что из дома Клоди вышел какой-то мужчина и исчез в тумане. Джо постучал в дверь. Когда дверь открыла Лиззи, он взял девочку на руки, поднял и поцеловал в макушку.

— Загляни ко мне в карман.

Лиззи залезла в карман его пиджака, вынула оттуда плитку шербета и пискнула от удовольствия. Джо посмотрел на Клоди, сидевшую за швейной машинкой.

— Кто это был?

— Ты о ком? — спросила Клоди, пытаясь вдеть нитку в иголку.

— О мужчине, который вышел отсюда.

— А, об этом… — равнодушно ответила она. — Какой-то коммивояжер. Пытался продать мне стиральную машину. Чего, конечно, я не могу себе позволить.

— Дай-ка я.

Клоди страдала дальнозоркостью. Джо забрал у нее катушку и продел нитку в ушко иголки.

— Тебе нужно купить очки.

— Что? И выглядеть как пугало? Ни за какие коврижки, — заявила она, но ее голос звучал не слишком убедительно.

Когда Клоди начала вертеть ручку машинки, Джо пробормотал:

— Кло, я по тебе очень соскучился…

Она покосилась на Лиззи, сосавшую шербет.

— Детка, разве миссис Кларк не говорила, что сегодня днем ты можешь прийти и поиграть с Эдит?

Лиззи тут же выскочила в дверь. Клоди встала.

— Я тоже соскучилась по тебе, Джо. — Она начала расстегивать блузку.

Они были не в силах ждать и страстно овладели друг другом на коврике у камина. А потом занялись любовью неторопливо, дорожа каждым мгновением и смакуя его. Затем Джо согрел воду в медном котле, наполнил ею цинковую ванну, и они залезли туда вместе. Намыливая ее тяжелые белые груди, пронизанные голубыми венами и напоминавшие мрамор, Джо снова ощутил желание. Но Клоди посмотрела на часы, оттолкнула его и сказала:

— Боюсь, я не смогу пригласить тебя поужинать. Копченых селедок всего две.

Джо вытирался и одевался, жалея, что не может пригласить ее пообедать. В последнее время с деньгами было туго: печатный станок не давал ничего, а жалованья в «Штурмане» хватало лишь на еду и его долю платы за квартиру.

Пока он шел домой, туман сгустился и превратился в липкое серо-желтое месиво. У дверей Джо чуть не споткнулся о Робин, сидевшую на ступеньках.

— Робин! О господи, что ты здесь делаешь?

— Жду вас. — Девушка куталась в зеленое бархатное пальто, на концах ее ресниц дрожали капли влаги, напоминавшие жемчужинки.

Джо отпер дверь и впустил Робин. В квартире было лишь немногим теплее, чем на улице. Казалось, сырость просачивалась сквозь пол, а камин не топили вообще. Джо начал комкать старые газеты и подкладывать растопку.

— Где Фрэнсис?

— Бегает по делам… Чертовски обидно, — добавил он. — Мы сидим без работы. Хотя время довольно удачное — Рождество и все прочее…

Джо собирался поделиться своими страхами, что этот застой надолго, что он как-то связан с октябрьской катастрофой на нью-йоркском рынке ценных бумаг, но посмотрел на Робин и понял, что девушка его не слушает.

— Джо, я хотела предупредить, что уезжаю домой, — сказала она. — Брат заболел.

— Мне очень жаль. Что-нибудь серьезное?

Она покачала головой:

— Бронхит. Хью болеет им каждую зиму. Мать вечно боится, что он перейдет в воспаление легких. Я подумала, что нужно сообщить, чтобы вы знали и не волновались, будто я исчезла…

Она осеклась и пошла к двери.

— Но я уезжаю только на неделю-полторы, — вдруг решительно добавила Робин. — Так что не думай, будто я не вернусь.

Она закрыла за собой дверь. Джо, подкладывавший уголь в камин, невольно улыбнулся.

В Болотах стояла промозглая погода, необычная для середины декабря. Дождь капал с каждой ветки, с каждого листа; земля стала серовато-коричневой и напоминала цвет военной формы.

Робин привезла Хью из Лондона две модные пластинки. Они стоили большую часть ее недельного жалованья, но для удовольствия брата ей ничего не было жалко. В зимнем доме она закутала Хью в одеяла, растопила камин и одна танцевала под звуки «Ты — сливки в моем кофе» и «На цыпочках через тюльпаны». А в самом конце, трижды запутавшись в собственных ногах, упала на пол и засмеялась:

— Это галоши виноваты!

Она сбросила ботинки, протянула ноги к огню и с облегчением убедилась, что Хью тоже улыбается.

— Хью, мама ужасно волнуется за тебя. Она написала мне письмо.

Он скорчил гримасу.

— Знаю. Напрасно она суетится. Тем более, — с улыбкой добавил он, — что болезнь на несколько недель избавит меня от этих маленьких чудовищ.

Весь последний год Хью преподавал в той же школе, что и Ричард Саммерхейс.

— Значит, эта работа тебе приелась?

Он покачал головой:

— Да нет. Вообще-то дети — славные создания. Мне с ними хорошо. А как ты, Роб? Как твоя работа? Что творится в нашем старом добром Лондоне?

Робин помрачнела:

— Работа отвратительная, Хью. Я подумывала бросить ее, но сейчас трудно найти что-нибудь другое. Только не рассказывай маме и папе, ладно? Они наверняка скажут: «Мы же тебе говорили!» Но Лондон… Лондон — это просто чудо!

А потом она неохотно рассказала ему о Фрэнсисе.

— Он такой забавный… А его мать живет в потрясающем доме с «норами священников», бельведерами и прочими странными вещами. Там… Хью, это волшебное место. Совсем не похожее на противный старый Кембриджшир, — мстительно добавила она. — Вивьен ужасно красивая, никогда не переживает из-за Фрэнсиса и не мешает ему жить так, как хочется. А он… Он такой неожиданный. Только часто уезжает на несколько недель, и я не понятия не имею, где он и не забыл ли о моем существовании.

— Ты любишь его, Роб?

Она уставилась на Хью и вдруг рассмеялась.

— Вот еще выдумал! Ты знаешь, что я не верю во всю эту муру.

И тут голос Фрэнсиса шепнул ей на ухо: «Робин, ты могла бы полюбить меня? Хотя бы немножко?»

— В любовь нельзя верить. Это не привидения, не чудодейственные снадобья, — мягко сказал Хью. — Она или есть, или ее нет.

Не находя себе места, Робин встала, подошла к окну и посмотрела на реку.

— А ты, Хью? Ты когда-нибудь любил?

— Кого здесь любить, Робин? — отшутился он. — Уток? Угрей? Рыбу в реке?

Она снова засмеялась, положила подбородок на руку и всмотрелась в полумрак. Из тумана и сырости возникла чья-то фигура.