Элис Манро - Жребий

— Но разве вам никогда прежде не хотелось так поступить?

— Хотелось. Но я же не поступала! Я никогда так далеко не заходила. А в этот раз — что у него был на редкость жалкий вид. Во всем новом — наверно, специально купил в дорогу. Наверно, у него была депрессия, и он решил куда-нибудь поехать, потому что это хороший способ познакомиться и подружиться с новыми людьми. Может быть, если бы он хотя бы ехал куда-нибудь недалеко… — добавила она. — Но он сказал: в Ванкувер, то есть повис бы на мне на несколько дней.

— Да.

— Правда, могло бы так быть.

— Да.

— Ну вот.

— Проклятое невезение, — сказал он, лишь чуточку улыбаясь. — Впервые вы набираетесь мужества, чтоб кого-то осадить, так он бросается под поезд.

— Может быть, это была последняя капля, — сказала она, теперь как будто защищаясь. — Могло так быть.

— Ну что ж, вам теперь надо вести себя поосторожней — на будущее, я имею в виду.

Джулиет задрала подбородок и пристально на него посмотрела.

— Вам кажется, я преувеличиваю серьезность этого?

Тут произошло нечто столь же неожиданное и столь же непрошеное, как слезы. Рот у нее стал дергаться. Ее распирал непристойный хохот.

— Ну, может быть, я немножко хватила через край.

Он сказал:

— Немножко.

— Вы думаете, я делаю из мухи слона?

— Это естественно.

— Но вы думаете, что это ошибка? — Ей удалось сдержать смех. — Что чувство вины — это потакание своим же слабостям?

— Что я думаю… — сказал он. — Я думаю, что это мелочь. В вашей жизни будут события… в вашей жизни, скорей всего, будут события… рядом с которыми это покажется мелочью. Будет еще из-за чего чувствовать себя виноватой.

— Но разве люди не всегда так говорят? Тем, кто моложе? Говорят: пройдет время, и ты так думать не будешь. Вот увидишь. Как будто ты не имеешь права на серьезные чувства. Как будто ты на них не способен.

— Чувства, — сказал он. — Я говорил об опыте.

— Но вы же, кажется, говорите, что от чувства вины никакого проку. Люди так часто говорят. Это правда?

— А вы как думаете?

Они разговаривали об этом еще довольно долго, тихими голосами, но с таким напором, что пассажиры, проходившие мимо, слегка удивлялись или даже обижались, как бывает, когда люди ненароком слышат спор, который представляется им чересчур абстрактным. Спустя какое-то время Джулиет обнаружила, что хотя она отстаивает — и совсем, казалось ей, неплохо — необходимость чувства вины как в общественной, так и в частной жизни, сама она в данный момент такового не испытывает. Можно было даже сказать, что она испытывает удовольствие.

Он предложил пройти вперед в вагон-люкс, где можно выпить кофе. Придя туда, Джулиет осознала, что хочет есть, притом что время обеда давно прошло. Ничего, кроме орешков и сухих крендельков, раздобыть ей не удалось, и она стала заглатывать их с такой жадностью, что вернуться к серьезной, с элементом легкого соперничества беседе, которую они вели прежде, оказалось уже невозможно. Вместо этого они стали разговаривать о себе. Его звали Эрик Портеос, а жил он в поселке под названием Китовый Залив, где-то к северу от Ванкувера, на западном побережье. Но ехал не прямо туда, а с остановкой в Реджайне, чтобы повидать кого-то, кого давно не видел. Он был рыбак, ловил креветок. Она спросила о медицинском опыте, который он упомянул, и он сказал: "Ну, он не очень обширный. Я немножко занимался медициной. Ведь в лесу или в море всякое может случиться. С людьми, с которыми работаешь. Или с тобой самим".

Он был женат, жену звали Энн.

Восемь лет назад, сказал он, Энн попала в аварию. Несколько недель пролежала в коме. Потом вышла, но осталась навсегда парализованной, ходить не может, не может даже сама есть. Его она как будто узнаёт, его и женщину, которая за ней ухаживает, — благодаря этой женщине ему удается держать Энн дома, — но все ее попытки говорить или понимать, что происходит вокруг, быстро сошли на нет.

Они были на вечеринке. Она даже не особенно хотела туда идти, это он хотел. А потом она решила одна пойти домой, потому что ей на этой вечеринке не очень понравилось.

И какая-то компания подвыпивших молодых людей, возвращавшихся с другой вечеринки, съехала с шоссе на обочину и ее сбила. Подростки.

К счастью, у них с Энн не было детей. Да, к счастью.

— Рассказываешь людям об этом, и им кажется, что они должны сказать: как ужасно. Какая трагедия. И так далее.

— Их трудно винить, — сказала Джулиет, которая сама собиралась произнести что-то в этом роде.

— Конечно, — сказал он. Но просто все гораздо сложнее. Была ли это трагедия для Энн? Наверно, нет. А для него? Это было что-то, к чему надо было привыкнуть, другая жизнь. Вот и все. Все приятные отношения Джулиет с мужчинами имели место только в ее воображении. Пара киноактеров, чудесный тенор — а вовсе не мужественный жестокосердный герой — на старой записи "Дон Жуана". Генрих Пятый, каким его написал Шекспир и сыграл в кино Лоренс Оливье.

Это было смешно, жалко, но кому какое дело? В реальной жизни были одни унижения и разочарования, которые она старалась побыстрей вытолкнуть из памяти.

Был опыт стояния в стайке других непопулярных девочек на танцах в школе, где ее голова возвышалась над остальными; была тоска и отчаянные попытки казаться оживленной на свиданиях в колледже с мальчиками, которые ей не нравились и которым не нравилась она. В прошлом году она встречалась с заезжим племянником своего научного руководителя и была взломана — сказать «изнасилована» нельзя, поскольку она сама была полна решимости, — поздно ночью на земле в Уиллис-парке.

По дороге домой он объяснил ей, что она не его тип. И она испытала такое унижение, что не сумела ответить (и даже осознать в тот момент), что он — не ее.

Она никогда не воображала себя возлюбленной какого-нибудь конкретного живого человека, меньше всего учителя. В реальности в мужчинах постарше для нее было что-то отталкивающее.

Сколько этому человеку было лет? Женат он был по крайней мере лет восемь — ну может, года на два или на три подольше. Из чего выходило, скорей всего, тридцать пять, тридцать шесть. Волосы у него были темные, курчавые, с сединой на висках, лоб широкий, в морщинах, плечи — сильные и чуть сутулые. Ростом он был не выше ее. Глаза широко расставленные, темные, живые, но в то же время настороженные. Подбородок круглый, с ямочкой, задиристый.

Она рассказала ему о своей работе, сказала, как называется школа — Торранс-хаус. ("Хотите пари, что ее называют "Дурранс-хаус"?") Рассказала, что она не настоящая учительница, но ее с удовольствием взяли, потому что она специалист по латыни и древнегреческому. Сейчас это большая редкость.

— А вы почему этим занялись?

— Наверное, захотелось быть оригинальной.