Джоди Пиколт - Идеальная жизнь

Алекс повернулся, как будто намереваясь снова меня поцеловать, но вместо этого заговорил быстрым и злым шепотом.

— Мой отец не врач, — признался он. Я заметила, что его голос стал глуше, гортаннее, а его глаза горели, как раньше, когда он говорил о неудаче и страхе. — Да и к доктору он явился только тогда, когда по пьянке прострелил себе ногу. Я был его самым большим разочарованием, потому что оказался совсем не похож на сукина сына, и он с детства время от времени меня поколачивал только для того, чтобы напомнить, что он намного лучше меня. Моя маман не могла отличить оранжерейный цветок от искусственного. Я пришел в этот мир, причинив ей боль, и она мне этого так и не простила. Все детство я прятался от них обоих, теряя себя, притворяясь, что я кто-то другой. И дома, который я построил в Лос-Анджелесе, в Новом Орлеане не существует — я всего лишь подглядывал за этим домом, сидя на дереве в растущей перед ним роще, наблюдал за девочками, которые жили в нем, кувыркались на лужайке, а их юбки при этом взлетали вверх. — Он сделал глубокий вдох. — Всю «лапшу», которой я потчевал тебя за ужином, придумала мой рекламный агент, когда я сказал, что мне нужна достоверная история. Но тебе я врать не стану, не хочу играть.

У меня рот приоткрылся. Я хотела, чтобы он знал, что это — неприкрытая правда! — мне нравится намного больше, чем его второе «я».

Мне хотелось дотронуться до него, рассказать о своей матери, о своей семье.

Я коснулась мягких вьющихся волос у Алекса на висках. Уже дважды за сегодняшний вечер он доверился мне, и за одно это я ему помогу. Он и не догадывается, как много я могу для него сделать. Он прошептал мое имя, и я прижалась к нему, поглаживая его по спине и удивляясь, насколько мы подходим друг другу. Последнее, о чем я подумала, когда его губы коснулись моих губ: «Алекс Риверс намного талантливее, чем можно подумать».

Через неделю после того, как я все свободное время стала проводить с Алексом Риверсом, по ночам мне начал сниться Коннор. Снова и снова я видела один и тот же сон. В нем мы с Коннором, уже взрослые, лежали на спине на плавучем причале на озере Мусхед. Коннор беспрестанно тыкал пальцем в небо, описывая узоры из облаков.

— Что скажешь? — спрашивал он несколько раз, но для меня все они были похожи на Алекса: каждое имело его профиль, развевающиеся на ветру волосы, резко очерченный подбородок. Я призналась в этом Коннору, даже обвела контуры рукой, и моя ладонь казалась такой бледной на фоне ярко-голубого летнего неба. Но как я ни пыталась, Коннор ничего так и не увидел.

Я уже шесть дней наблюдала, как Алекс играет роль Роба, выкапывает скелет и для него наступает кризис веры. Он осознает, что эволюция человека развивается по той же спирали, что и эволюция этого иноземного индивида, которого он откопал: головокружительная спешка к вымиранию. И в итоге решает, что лучше похоронить свою находку, чем переписывать историю.

Меня удивило, что фильм снимается не по порядку, хотя я, разумеется, видела финансовые преимущества съемки сразу всех сцен на определенной натуре.

— Как тебе это удается? — спросила я Алекса. — Как можно сыграть эмоции, которые необходимы в последней сцене, а потом вернуться назад и делать вид, что ничего не произошло?

Алекс только улыбнулся и ответил, что это его работа.

Но что бы он там ни говорил, он просто не мог оставаться безучастным. Эмоции просачивались наружу по вечерам, когда он был самим собой. Однажды мы сидели на краю Олдувайского ущелья и Алекс рассказал мне о своем детстве, когда ему было четырнадцать, а отец бегал за ним по комнате и бил его с одним желанием — чтобы Алекс ему ответил. Когда Алекс наконец ответил, выбив отцу несколько зубов, Эндрю Риво улыбнулся сквозь кровь. «Парень, — заявил он, — вот так дерутся мужики».

После продолжительного молчания Алекс поднял на меня глаза.

— Иногда мне кажется, что если завтра я соберу пресс-конференцию и сообщу всему миру, что Алекс Риверс насмерть забил своего пьяного отца, а его мать была не в себе, все равно никто этого не напечатает. Они уже сложили свое представление обо мне и не собираются его менять. Самое смешное то, что образ, который они себе придумали, переживет меня.

Я потянулась к его руке, потому что не знала, что сказать, но он мягко оттолкнул меня.

— Именно поэтому мне всегда нравился сценарий этого фильма, — сказал он. — В нем присутствует нравственная дилемма: говорить ли обществу то, что может привести его в смятение? Или позволить им верить в то, во что они хотят? — Он покачал головой. — Заставляет задуматься о Дарвине.

Но сколько бы времени я ни проводила с Алексом, по ночам все мои мысли занимал Коннор. Мысленно я связала их обоих. Ложилась спать с мыслями об Алексе и просыпалась с именем Коннора на устах, как будто Коннор из ревности начал прорываться в мое подсознание. Однажды ночью сон был таким реальным, что, проснувшись, я продолжала ощущать дыхание Коннора на своей щеке, и это меня встревожило. Чаще всего Коннор оставлял меня в покое. Но если думал, что мне грозит опасность, стряхнуть мысли о нем было сложнее, чем собственную тень.

Мы вальсировали по периметру мелкого пруда за гостиницей в такт звукам африканской ночи.

— Я за тобой не успеваю, — запыхавшись, сказала я. — Ты двигаешься слишком быстро.

— Это ты двигаешься слишком медленно.

Алекс крутанул меня в танце и приподнял с прохладной земли. Когда он вновь поставил меня босую на землю, я оступилась, потянула его за собой, и мы покатились по пологому холму. С каждым поворотом он все сильнее обнимал меня, а я поддерживала его — сквозь нас струился сладострастный поток силы. Мы остановились в сантиметре от грязной воды, Алекс пошевелился подо мной.

Я осторожно положила голову ему на грудь. Исключая тот первый поцелуй на прощание, сейчас мы в первый раз оказались настолько близки. Трудно было понять, чего он от меня хочет. Алекс был дружелюбен, открыт, но рук не распускал. Я не знала, почему он так тянет; если вообще на что-то рассчитывал. Что касается меня, то я надеялась на большее. Если честно, моей «крепости» хватило на один вечер, и за последующую неделю я почти убедила себя, что так будет правильно, но Алекс не предпринимал никаких шагов, чтобы меня соблазнить. Чаще я прикасалась к нему под различными предлогами, бесстыдно мешая ему держаться от меня на расстоянии.

Я вдохнула запах его мыла и пота.

— Прости, — пробормотала я. — Я никогда не была сильна в бальных танцах.

Алекс засмеялся — низкий, рокочущий звук у меня в ухе.

— Это благоприобретенный талант, — признался он. — В детстве мама два раза в неделю водила меня на танцы. Я ненавидел эти занятия — эти белые перчатки и надушенных толстых девиц, которые наступали мне на ноги. Но, черт побери, я до сих пор помню каждое па, которому нас учили.